Последний самурай - читать онлайн книгу. Автор: Хелен Девитт cтр.№ 27

Я вежливо, но твердо сказала, мол, пересмотрев кино, она поймет, что самураи — никакой не элитный отряд. Режиссеры помельче, разумеется, поддались блеску элитарности отряда, и результаты вышли предсказуемыми; но Куросава не таков.

Она сказала, что вовсе незачем разговаривать с ней таким тоном

ВОСЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНЕ ТОРЧАЛИ

+ я вежливо сказала По сути это фильм о ценности рационального мышления. Мы должны делать выводы из имеющихся фактов, а не из того, что нам кто-то напел, нельзя поддаваться собственной предвзятости. Мы должны стремиться сами увидеть то, что можно увидеть, а не то, что нам бы увидеть хотелось.

Она сказала Что?

Потом одну бутылку кокнули случайно

Я сказала И к тому же мы должны помнить, что внешность обманчива. У нас может и не быть всех релевантных данных. Иногда человеку лучше помереть, даже если он улыбается.

Она сказала Мне, вообще-то, не кажется

И СЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНЕ ТОРЧАЛИ

Я сказала Например, А видит, как его жену Б заживо сжигают на протяжении времени А выживает. Позже мы видим, как А поет в ходе местной ритуальной службы. В, наблюдая за ритуалом, считает, что А справился. Мы приходим к заключению, что В не располагает фактами во всей полноте + поддался собственной предвзятости, поскольку

Она сказала Очень бесстрастно у вас получается

Я сказала Бесстрастно!

И ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНЕ ТОРЧАЛИ

Она сказала + это ведь довольно мрачно…

Я отметила, что, если б ее бросили в аквариум с акулами-людоедами, она бы не сочла мрачными размышления о спасении из аквариума.

Ну мы же обе, если вдуматься, мы же обе считаем, что это замечательное кино, любезно сказала она.

Я боялась, она приведет еще какой-нибудь пример, но мне повезло: поезд остановился на «Мургейте», и она вышла.

ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНЕ ТОРЧАЛИ

ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК

[Могло быть хуже. Он мог бы петь про 100 пивных бутылок на стене, а не песню, в которой отсчет обратный и к тому же начинается с 10.]

◘

277 градусов выше абсолютного нуля.

Я сказала Ну ладно, покатаемся опять по Кольцевой, и мы снова поспорили из-за Канлиффа.

Я: Слушай, ну нет смысла тащить словарь, если его некуда положить. Ты все равно не сможешь его листать, если он у тебя на коленях, а сверху книжка. Мы уже пробовали, и у нас не получилось.

Л: Пожалуйста

Я: Нет

Л: Пожалуйста

Я: Нет

Л: Пожалуйста

Я: Нет

Л: Пожалуйста

Я: Нет

Идеально было бы пойти туда, где есть столы, в «Барбикан» или в «Саутбэнк» [59] , но по пути на каждом углу натыкаешься на бары и кафе и рестораны и мороженщиков, и все продают дорогую аппетитную еду, которую Л хочет + мы не можем себе позволить.

Пожалуйста Нет Пожалуйста Нет Пожалуйста

Я представила еще один такой же день, как предыдущие 17, по 10 часов чудесно замечательно слишком маленький какой гений; представила еще один такой же день, как вчера, опять чудесно замечательно слишком маленький какой гений плюс ахинея про элитный отряд, не говоря уж о 10 часах разъяснений каждого слова / посещении туалета, куда не пролезает коляска / добродушных улыбочек под 273 куплета (10 + 0 + −262) песни про зеленые бутылки. Можно ли уверенно утверждать, что он не начнет сегодня с −263, а точнее, может ли человек, знающий этого ребенка, твердо это гарантировать? Нет.

И я сказала Ладно, ну ее, эту Кольцевую. Возьмем Канлиффа и пойдем в Национальную галерею, только чтоб от тебя НИ ЗВУКА. И чтоб не бегал в двери, где написано «Вход воспрещен» или «Служебное помещение». Нам нельзя выделяться. Мы как будто пришли картины посмотреть. Смотрели картины, у нас устали ноги, и мы присели, чтоб ноги отдохнули. Присели, чтоб отдохнули ноги, а потом встанем и пойдем дальше на картины смотреть.

Natürlich, молвил Феномен.

Это я уже слышала, сказала я, но сунула Канлиффа под коляску, к «Одиссее» 13–24, «Фергюсу: псу шотландских гор», «Тар-Куту», «Мардуку», «Питу», «ВОЛКУ!», «Осьминожьему царству», «КАЛЬМАРУ!», «Дому на Пуховой опушке», «Белому Клыку», «Основам кандзи», «Кандзи для начинающих», «Хрестоматии по японской каллиграфии», этой тетрадке и нескольким бутербродам с арахисовым маслом и джемом. Посадила Л в коляску с Les Inséparables [60] , и мы двинулись в путь.

Сидим вот перед «Портретом дожа» Беллини. Л читает 18-ю песнь «Одиссеи», иногда — изредка — сверяется с Канлиффом. Я гляжу на «Портрет дожа» — кто-то ведь должен.

Себе я тоже захватила книжек, но здесь так тепло, что я то и дело засыпаю, а потом вздрагиваю и просыпаюсь, опять смотрю. В полусне мне видится грозный гискегекатонтапод, что шныряет на дне морском, а от него убегают пентекепентеконтаподы. Иди сюда + дерись как мужчина, насмехается он, я тебя побью одной левой (хе-хе-хе). Как странно, что Тэтчер хватало трех часов сна, я сплю пять + вообще без мозга. Зря зря зря я ему велела все это читать, но теперь назад хода нет.

По-моему, смотритель на нас косится.

Притворимся, что делаем пометки.

❖

Едва мы с Либерачи без одежды оказались в его постели я поняла, как сглупила. Из такой дали деталей уже, конечно, не вспомнить, но если есть на свете музыкальный жанр, который я ненавижу, так это попурри. Музыкант — или, скорее, пожилой оркестр — играет раздутую и разукрашенную версию «Мечтать…»; внезапно посреди куплета ни с того ни с сего музыканты так резко виляют в другую тональность, что желудок подлетает к горлу, и вы уже посреди «Над радугой», опять вильнули, «На любую гору взойди», вильнули, «Нет таких высоких гор» [61] , опять вильнули, и опять вильнули, и опять. В общем, достаточно представить Либерачи — руки, губы, пенис то здесь, то там, только что здесь, а уже там, а потом опять здесь, начинают, бросают, начинают что-нибудь другое, — и вы получите ясное представление о Пьяном Попурри.