Заговор бумаг - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Лисс cтр.№ 34

Я вежливо поблагодарил Адельмана, когда экипаж остановился у дома миссис Гаррисон:

— Сэр, я обдумаю ваше предложение со всей серьезностью.

— Рассчитываю на это, — сказал он. — Рад был знакомству с вами, мистер Уивер.

Я стоял и смотрел вслед удаляющемуся экипажу, обдумывая сделанное мне предложение. Было бы замечательно, будь я человеком, который мог бы с легкостью забыть о словах Адельмана, но мысль о возможности работать с людьми, о которых он говорил, была чрезвычайно соблазнительной. Взамен он требовал лишь не вмешиваться в его дела. И что мог я противопоставить предложению не расследовать смерть отца, — отца, к которому я не испытывал ни малейшей привязанности?

Я подошел к дому миссис Гаррисон и вошел в ее теплую переднюю, но не успел я подняться наверх, как постановил твердо отказаться от предложения Адельмана. Нельзя сказать, что я принял такое решение, потому что не находил привлекательным работать на постоянной основе с людьми, подобными Адельману, полагавшими, что их богатство дает им не только влияние и власть, но также естественное превосходство над людьми, подобными мне. И едва ли дело было только в том, что я испытал неожиданную легкость в обществе дяди и тети или что не хотел обрывать связей с домом, где жила симпатичная вдова моего двоюродного брата. Вероятно, сочетание всех этих причин привело к тому, что не успел я зажечь свечу, как отчетливо понял, в чем состоит мой долг. Я не знал, как сообщить о своем решении мистеру Адельману, но подумал, что вряд ли мне снова доведется встретиться в ходе расследования с таким занятым человеком. В тот миг я не мог и предположить, как тесно его дела переплетутся с моими собственными.

На следующее утро я встретил дядю и со смешанными чувствами отправился с ним в синагогу Бевис-Маркс. Вероятно, я должен упомянуть, что не все евреи столь же ревностно соблюдают шабат, как мой дядя. Некоторые из них, конечно, даже еще более ревностны, но большая часть ведет себя в этот день недели как в любой другой. Даже короткая дядина борода рассматривалась многими евреями как пережиток, поскольку считалось, что еврей с бородой — непременно либо раввин, либо недавний иммигрант.

Многие евреи с Пиренейского полуострова давным-давно были оторваны от своих обрядов, вынужденные под давлением инквизиции перейти в католичество. Эти так называемые новые христиане иногда искренне принимали навязанную веру, но многие другие продолжали тайно соблюдать обряды своей религии. Однако их дети или внуки уже не понимали, зачем надо тайно соблюдать эти непонятные им обряды. Когда же эти евреи были вынуждены покинуть Пиренеи и переселились в Голландию, а это произошло в шестнадцатом веке, многие захотели вновь припасть к корням. Дед моего отца был таким человеком, и он сам изучил древнюю традицию. Он даже учился у веского раввина Манассех-бен-Исраэля и своих детей воспитал в уважении к иудейским верованиям.

Меня тоже воспитывали в этих традициях, но впоследствии я решил, что их легче забыть, чем соблюдать.. Поэтому я не знал, чего ждать от своего возвращения в синагогу. Вероятно, я слишком настроил себя на то, что ожидать мне нечего, но утренняя служба неожиданно меня утешила. Главным раввином по-прежнему был Давид Нието, но с того времени, когда я был мальчиком, он сильно постарел и выглядел слабым и исхудавшим. Тем не менее он был по-прежнему уважаемым человеком и производил неизгладимое впечатление своим огромным черным париком и маленькой бородкой, покрывавшей лишь самый кончик его подбородка.

В синагоге мужчины и женщины сидят отдельно, чтобы женщины не отвлекали мужчин плотскими соблазнами. Я всегда считал этот обычай мудрым, так как не припомню случая, чтобы Элиас, вернувшись из церкви, не стал рассказывать о том, как прекрасно были одеты дамы и как они были милы. В синагоге Бевис-Маркс мужчины сидели на скамьях, которые располагались перпендикулярно кафедре раввина. Женщины сидели наверху, где от мужских глаз их скрывала деревянная резная решетка, однако их можно было рассмотреть сквозь ажурные прорези.

В то утро синагога была полна, я никогда еще не видел в ней столько народу. Возможно, триста человек находилось внизу и не менее ста женщин — наверху. Кроме верующих было несколько молодых англичан, пришедших посмотреть на иудейскую службу. Такие визиты не были редкостью. Еще мальчиком, я не раз видел таких любопытствующих, и обычно они вели себя достаточно пристойно, хотя, вероятно, немыслимо скучали, вынужденные слушать в течение нескольких часов службы непонятный им древнееврейский язык. Посетители редко могли скрыть свое удивление тем, что служба почти полностью ведется на иностранном языке и что люди заняты медитацией не меньше, чем коллективным богослужением. Что же касается меня, я не испытывал трудности с древнееврейскими молитвами, поскольку в детстве повторял их так часто, что они навсегда остались в моей памяти, а повторяя их вновь, я испытывал неожиданную радость. Я с готовностью накинул на голову платок, взятый у дяди, и видел, как он в течение длинной службы не раз бросал в мою сторону одобрительные взгляды. Надеюсь, он не заметил, как я то и дело косился наверх, туда, где сидели женщины и где сквозь решетку я мог с трудом рассмотреть красивое лицо Мириам. В том, что я не видел ее полностью — иногда в прорезях мелькал глаз, иногда рот, а иногда рука, — было нечто неодолимо привлекательное. Особенно приятно было видеть ее глаз, поскольку он смотрел в мою сторону так же часто, как в молитвенник.

Когда служба закончилась, Мириам с тетей отправились сразу домой, а я с дядей остался в дворике синагоги. Он разговаривал с мужчинами из общины, а я наблюдал за окружающими, делая вид, что меня интересует, кто приехал, а кто уехал из еврейского квартала. Вдруг я услышал, как кто-то позвал меня по имени, и, обернувшись, увидел хорошо одетого мужчину, чье лицо было искажено следами многочисленных драк и шрамами от порезов. Я тотчас узнал его. Это был Абрахам Мендес, подручный Джонатана Уайльда.

Я был настолько удивлен такой встречей, что не мог вымолвить и слова.

Мендес наслаждался моим смятением. Он улыбнулся, словно я был шаловливым ребенком.

— Рад снова видеть вас, мистер Уивер, — сказал он, отвесив неестественно низкий поклон.

— Что ты здесь делаешь, Мендес? — сказал я со злобой. — Как ты смеешь преследовать меня здесь!

Он рассмеялся. В этом смехе не было презрения, он смеялся искренне. В его изуродованном лице было что-то привлекательное.

— Я преследую вас, сударь? Вы полагаете, что того стоите? Я пришел на службу в день шабата и, увидев старого знакомого, счел обязанным поприветствовать его.

— И я должен поверить, что ты здесь только из-за службы? — спросил я. — Верится с трудом.

— То же самое могу сказать о вас, — усмехнулся он. — Но если не верите, можете спросить у людей. Я снова поселился в Дьюкс-Плейс и посещаю службу уже несколько лет, И хотя не прихожу сюда каждую субботу, бываю здесь достаточно часто. Это ваш визит вызывает удивление. — Он наклонился ко мне. — Вы преследуете меня? — спросил он театральным шепотом.