Падение Стоуна - читать онлайн книгу. Автор: Йен Пирс cтр.№ 161

На это мне приходится ответить, что всякий думающий так, понятия не имеет о деньгах. Финансы не меньшее искусство, чем живопись или музыка. Они удивительно сходны с музыкальным исполнением, поскольку, хотя многое зависит от умения (музыкант, не умеющий играть, не музыкант, а финансист, не способный понять годовой баланс, скоро станет нищим), умение имеет пределы. А дальше — поэзия. Многие не верят этому. Некоторые люди настолько глубоко чувствуют рынки, что им не требуется манипулировать курсами акций или нарушать законы ради прибыли. Они способны ощущать приливы и отливы капитала, как наездник понимает своего коня и может управлять им, не пуская в ход хлыст или шпоры.

Деньги — всего лишь синоним людей, выражение их желаний и личностей. Если вы не понимаете первого, то не можете надеяться понять второе. Возьмите момент задабривания, чтобы выиграть контракт. На это смотрят неодобрительно, называют подкупом, а в некоторых случаях считают криминальным. Но это область, в которой рациональная расчетливость и эмоциональная эмпатия образуют совершеннейший сплав. Это форма искусства. Русский ждет конверта, набитого деньгами; английского чиновника такая идея шокирует, но подкупен и алчен он не менее. Ему требуется должность для племянника, а это часто более щедрый подарок. Дипломатия, перенесенная в деловой мир, причем и она, и он требуют тонкости и верности суждений. В этом искусстве я не признаю равных себе — даже мистера Ксантоса, так как он слишком циничен, слишком склонен презирать того, кого убеждает. Пока я пишу, передо мной лежит лист с перечислением акций моих компаний, акций, принадлежащих некоторым из виднейших политиков Англии. Я устроил все это лет шесть назад из предосторожности и никогда ничего не просил взамен. И не попрошу. Однако эти люди со временем сами сделают все необходимое ради своих интересов и моих. И не то чтобы кто-либо еще знал об этом. Вот почему мои управляющие начинают нервничать и не могут понять мою спокойную уверенность в том, что все образуется. Они боятся, что я утратил свое чутье.

Моя Венеция в тот день была городом, полным трепетных предвкушений. Я хотел провести его с миссис Корт даже больше, чем скользить в гондоле по каналам. Мы встретились у пристани неподалеку от Риальто, где уже ждали гондола, гондольер и корзинка с припасами. Было восемь утра, ослепительно искрящегося. Уже тепло с обещанием знойности. Искрился сам город, и миссис Корт (надеюсь, я не выдам лишнего, если с этого момента начну называть ее Луизой) стояла, ожидая меня, и улыбнулась при моем приближении улыбкой такой теплоты и обещания, что у меня на миг замерло сердце.

Гондолы не подходят для интимных разговоров, хотя мы сидели бок о бок, а не напротив друг друга. Эти лодки устроены так (для тех, кто не знает), что гондольер стоит сзади и прекрасно видит не только воду впереди, но и своих пассажиров. Он ничего не упускает, а хрупкое подобие балдахинчика над нашими головами обеспечивает лишь очень относительную уединенность. Рука, чуть гладящая руку, легкое нажатие тел, соприкасающихся в тесном пространстве между бортами. Это было почти невыносимо, и я чувствовал в ней такое же напряжение, ощущал, как оно томится, ища выхода.

Вот так утро и проходило в восхитительной недостижимости, разговор приближался к интимности, затем пятился и вновь приближался.

— Как давно вы живете в Венеции? — спросил я.

Пример разговора, который продвигался, перемежаясь длительными молчаниями по мере того, как нас успокаивал тихий плеск воды о борта.

— Около пяти месяцев, — ответила она.

— Вы познакомились с мистером Кортом в Англии?

— Да. В Лондоне, где я служила. Гувернанткой.

Это она сказала с легким вызовом, словно проверяя, не изменится ли мое отношение к ней, чуть я узнаю о положении, в каком она находилась.

— Почему?

— Мой отец умер, когда я была еще совсем юной, оставив нас на руках нашей матери — двух мальчиков и двух девочек. Я была старшей. Когда мне исполнилось четырнадцать, моя мать заболела. И мне пришлось зарабатывать. Со временем меня наняла семья в Челси. Не слишком богатая по общепринятым меркам, но достаточно обеспеченная, чтобы позволить себе меня. Я присматривала за их двумя детьми, пока не ушла, чтобы выйти замуж. Дети были чудесные. Я все еще скучаю по ним.

— Истинная любовь?

— Нет. Ему требовалась жена, чтобы ухаживать за ним, а я жаждала определенности, какую обеспечивает брак. Договоренность, устраивавшая нас обоих.

Она вздохнула и перевела взгляд на лагуну, на медленно приближающееся Лидо. Я не хотел вторгаться, а потому перестал задавать вопросы, но я безоговорочно понял, что она живет в браке без любви, лишенная того душевного тепла, которое необходимо всем людям. В таком положении находятся многие, и она не жаловалась на контракт, заключенный добровольно. Но не в нашей природе помнить, насколько хуже могло бы все быть, мы только грезим о лучшем, ускользающем сквозь наши пальцы.

— И он привез вас сюда.

— Да. Но я нахожу такой разговор слишком скучным для подобного дня. Лучше расскажите мне о себе. Вы ведь вели более интересную жизнь, чем до сих пор была моя.

— Сомневаюсь. Что я могу сказать?

— Вы женаты?

— Да.

— Счастливо?

Вот и момент, когда я шагнул ближе к краю. Да, счастливо. Моя обожаемая жена. Мне так ее не хватает. Слова, как неприступная крепость, способные удержать ее снаружи, меня внутри, разлученными навсегда. Я ничего не сказал, и она поняла, что я подразумевал.

— Но ваша жена не с вами. Почему?

— Ей не нравится путешествовать.

— У нее есть имя?

Она прощупывала, дразнила меня. Предательство взгромоздилось на предательство, когда я отвернулся и снова не ответил, а потом повернулся и встретил ее глаза, спокойно смотрящие прямо в мои, неисчерпаемо говорящие — целые тома о нас с ней.

— Чем вы занимаетесь?

— Трачу время на изучение денег ради прибыли. Это отбирает большую часть моей жизни.

Она проявила любопытство.

— Я ничего в деньгах не понимаю.

— Сейчас не время для них, — сказал я. — Меня это увлекает, и я могу рассуждать о них часами, но, полагаю, найдутся другие темы для разговора на борту гондолы в прелестное утро наедине с красивой женщиной.

Она чуть улыбнулась и посмотрела в сторону. Я прикинул, как давно никто не говорил с ней так, если вообще говорил.

— Мне это нравится, — сказала она негромко.

И последовало самое длинное молчание в этот день; наша близость уже была столь велика, что не требовала слов. Мы просто мирно сидели и смотрели, как плоский островок вырастает при приближении. Я так остро ощутил ее, что это почти граничило с болью.

Лидо с той поры сильно изменилось; теперь отели, которые я рисовал в воображении, выросли по всей его длине. Тогда оно было почти необитаемым; главная дорога, по сути тропа, вела к крохотному поселку на краю полоски суши обращенной к городу; через несколько сотен ярдов все признаки человеческого обитания пропадали, и только коровы да несколько овец занимали остров длиной почти в пятнадцать миль и в милю шириной.