К этому времени Чхеидзе уже имел гражданство Германии и два
вида на жительство – в Швейцарии и в США. К тому же он прекрасно владел не
только грузинским и русским, но и сумел выучить немецкий и английский языки. Он
еще раз посмотрел на новые здания, видневшиеся по пути следования, и
усмехнулся.
– Москва сильно изменилась, – сказал он Самойлову.
– Вы даже не можете себе представить, как сильно, –
восторженно воскликнул Альберт Аркадьевич, – завтра поедем осматривать
город, и вы его не узнаете. Сколько лет вы не были в Москве? Пять или шесть?
– Двенадцать.
– Тогда тем более не узнаете, – заявил Самойлов, –
ни в одной крупной столице мира не произошло столько изменений за последние
двенадцать лет, как в Москве. Даже в Пекине все немного иначе.
– Не знаю, – вежливо ответил Давид Георгиевич, – я
в Китае не был. Но судя по всему, вы правы.
– Вы все сами увидите, – кивнул Самойлов, – вы
ведь жили в Москве? Вы здесь родились?
– Нет. Я родился в Тбилиси. А сюда приехал в семьдесят
девятом, когда поступал в институт. Вернее, поступал я в Грузии, тогда
республикам давали специальные места для национальных кадров. И на такое место
в МВТУ я и поступил. У нас в Тбилиси все хотели поступать либо в МГУ, либо в
МИМО. А мне больше нравились математика и физика. Я никогда не был
гуманитарием. Все хотели быть либо юристами, либо дипломатами.
– И потом вы остались в Москве?
– Не совсем. По распределению я попал в Новосибирск и там
работал несколько лет, до восемьдесят восьмого. А потом снова вернулся в
Москву, как раз в один научно-исследовательский институт. Тогда, в восемьдесят
восьмом, меня сразу избрали заместителем секретаря комитета комсомола и мы
создали молодежное объединение. Нам тогда выделили пустующие помещения
бесплатно. Мы продавали привезенные компьютеры. Я вам никогда об этом не
рассказывал. Сейчас об этом даже смешно вспоминать...
– Почему смешно? – возразил Самойлов. – Самый
богатый российский миллиардер Абрамович начинал в это время с продажи резиновых
игрушек. И где он сейчас?
– Значит мне повезло меньше, – улыбнулся
Чхеидзе, – потом был общий развал и общий бардак. Институт закрыли, наш
старый директор получил инфаркт, не выдержав прелестей «перестройки», а мы на
правах кооператива, существовавшего в самом институте, приватизировали сначала
свое здание, а затем и все остальные помещения института. В девяносто втором
институт приказал долго жить. Его просто закрыли. И мы с моим другом Саркисом
Петросяном, который был заместителем директора по хозяйственной части,
приватизировали здание института и его землю. Между прочим, мы выплатили тогда
всем сотрудникам института, даже вахтерам, их зарплату за два года вперед. Я
думаю, так поступали не все. Вернее, так никто не поступал.
– Эта та самая земля, которую мы потом у вас купили? –
понял Самойлов.
– Да. Я ее не стал продавать, когда уезжал отсюда в
девяносто пятом. Решил немного подождать. Она тогда практически ничего не
стоила.
– Очень верное решение. Вы тогда были единственным
владельцем?
– Сначала мы приватизировали здания и получили землю вместе
с Петросяном.
– И ваш друг с вами согласился?
– Его к этому времени убили. Я выплатил его жене и дочерям
очень большую сумму в долларах, и они уехали в Америку, переписав на меня все
акции компании и нашу землю, – Давид Георгиевич предусмотрительно не
сказал, что заплатил только два миллиона, тогда как акции стоили двадцать, а
саму землю впоследствии он продал за пятьдесят. Но это были «мелочи», на
которые не стоило обращать внимание своего собеседника.
– Вы поступили очень благородно, – кивнул
Самойлов, – в девяностые годы у нас был полный беспредел. Когда я
вспоминаю те годы, то просто удивляюсь, что остался жив. Тогда никто не знал,
сумеет ли он вечером вернуться домой. Сейчас много очень богатых людей в
Москве, но все они очень рисковали в те годы, очень сильно рисковали, –
повторил Альберт Аркадьевич.
– Поэтому я и уехал, – кивнул Чхеидзе, – решил,
что жизнь дороже денег. Может, сейчас был бы миллиардером, как Абрамович, или
лежал где-нибудь в земле, как многие из моих знакомых, или как мой друг
Петросян.
– Правильно, – согласился Самойлов, – жизнь не
купишь ни за какие деньги. Мне говорили, что у вас были тогда неприятности?
– Это еще мягко сказано, – заметил Давид
Георгиевич, – если считать «неприятностями» бомбу, которую взорвали у меня
в офисе. К счастью, никто не пострадал. И я мог только догадываться, что именно
хотели сделать эти подонки. Либо убить меня, либо напугать, либо выжить отсюда,
либо отнять мой бизнес. Но в любом случае оставаться было опасно. И я уехал.
Можно считать меня таким «разумным трусом», но я считаю, что любая опасность
требует адекватного к себе отношения.
– Сейчас совсем другие времена, – улыбнулся
Самойлов, – у нас уже порядок и никого не убивают на улицах. Или почти не
убивают. Прошло столько лет и новый президент сумел навести порядок и в городе,
и в стране. Никто на бизнесменов уже не наезжает – ни бандиты, у которых теперь
свой легальный бизнес, ни сотрудники милиции или ФСБ, у которых тоже свой
бизнес. Все распределено. Теперь самая большая опасность – появление в вашем
офисе налоговых инспекторов, которых боятся больше бандитов. Наши олигархи и
бизнесмены уже привыкли не бояться криминальных авторитетов, которые за
девяностые годы просто истребили друг друга. Зато все боятся государства. Если
ваш бизнес не нравится государству, то вам лучше его свернуть и сразу уехать. А
если вы не раздражаете государство своими политическими амбициями и ненужными
выпадами, то можете жить и работать, ничего не опасаясь. Хотя нужно еще платить
налоги и отчислять часть денег на необходимую благотворительность. Но так
поставлена работа и на Западе.
– Похоже у вас произошли революционные изменения, –
весело сказал Чхеидзе.
– Еще какие. Вы давно не были в Новосибирске? Сейчас
изменения идут по всей стране.
– Давно. Больше двадцати лет.
– Тогда вам нужно совершить и туда экскурсию. Я недавно там
был. Хотя таких изменений, как в нашем городе, вы уже нигде не увидите.
– Я думаю. Мне говорили, что в центре столицы снесли отель
«Москва»? Как жалко, я помню, какое это было монументальное здание. Туда
невозможно было попасть, всегда стояли строгие швейцары. Но самые строгие правила
были в отеле «Россия». Я все время говорю по западной привычке отель, а не
гостиница. «Россия» осталась? Или ее уже успели снести?
– Снесли, – радостно кивнул Самойлов, – из-за нее
такой скандал получился. Сначала тендер выиграл Шалва Чигиринский, вы о нем,
наверно, слышали. А потом, когда гостиницу снесли, выяснилось, что суд отменил
итоги тендера. Теперь в московской мэрии не знают, как им быть. С одной стороны
он столько денег потратил и столько уже вложил, а с другой – есть решение суда.