Мастер и Афродита - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Анисимов cтр.№ 12

Можно подумать о триптихе. Например, «Ленин, Крупская. Ленин в кабине машиниста».

– Хорошо, я посоветуюсь с товарищами о кандидатуре художника. Это масштаб лауреата.

"Черт, может, плюнуть. Упасть в ноги. Нет. Потом как приходить на работу?! И огласки не избежать.

У мальчика пятно в личное дело на всю жизнь…"

– Зинаида Сергеевна, должен вам заметить, что руководители сельского сектора стали проявлять самостоятельность. Например, в совхозе «Вознесенский» пишет фреску для Дворца культуры живописец Темлюков. Мне кажется, он в последнее время не входит в число растущих, перспективных мастеров.

Ей со своим горем придется бороться одной, как самой обыкновенной московской матери. Все, чем она владела, все права и привилегии начальника идеологического фронта становятся фикцией. Что там несет Постояльцев? Какое-то слово кольнуло Зинаиду Сергеевну. Проскочило в докладе Постояльцева, то ли имя, то ли фамилия. Зинаида Сергеевна насторожилась. Взволнованная мать уступила место суровому чиновнику. Зинаида Сергеевна сделала казенную стойку и официальным голосом сказала:

– Товарищ Постояльцев, повторите последний тезис. Я бы с этой информацией желала ознакомиться подробнее.

– Да, Зинаида Сергеевна. Мне тоже почудилось, что в данном случае мы имеем дело с вредной тенденцией.

– Я вас внимательно слушаю. Что? Где? Почему?

Постояльцев оживился. Сперва заметив рассеянное, невнимательное отношение к своему докладу, он отнес его к дурному ветру в коридорах лично для его персоны. Почувствовав изменение в интонации начальника, чиновник успокоился.

– В совхозе «Вознесенский» Воронежской области строится крупный для села культурный центр.

Директор совхоза, крепкий хозяйственник старой школы, товарищ Клыков. Для декоративного оформления своего клуба лично пригласил Константина Ивановича Темлюкова. Темлюков известен своими последними демаршами и идейной неустойчивостью.

К тому же он не член партии.

Желтоватые сухие пальцы с коротко остриженными ногтями Зинаиды Сергеевны мелко задрожали.

Ах этот мерзкий Темлюков! Клыков… Где она слышала эту фамилию, Зинаида Сергеевна вспомнила.

Вспомнила дважды Героя в своем кабинете. Неосторожное замечание Павшина насчет мастера фрески Темлюкова. «Вот старый прохиндей, услыхал, запомнил, разыскал. Но мы еще поглядим. Получить такой удар?! Вы, господа, не знаете Зинаиды Сергеевны Терентьевой. Начальник отдела монументальной пропаганды – это вам не девочка-искусствоведка. Вы у меня еще попляшете. Все этот слизняк Павшин. Давно бы выгнала его поганой метлой». Но Зинаида Сергеевна в глубине души прекрасно сознавала, что ничего не смыслит в живописи. Без Павшина ей не обойтись.

«Поганый мальчишка. И всего на пять лет старше сына. Почему не он „схватил“ эту страшную болезнь, а ее Сережа. Как несправедлива судьба». Зинаида Сергеевна встала и за руку попрощалась с Постояльпевым.

– Можете свою командировку, Володя, считать успешной.

Спускаясь по пролетам министерских лестниц, Постояльцев знал, что сегодня ветры в культурном ведомстве дуют ему попутно.

Работа над фреской шла вторую неделю, а стена в клубе по-прежнему оставалась белой. Темлюков иногда наносил на нее одному ему заметные знаки, а остальное время сидел за картонами. Художник рисовал. Рисовал углем, карандашом, фломастером.

Шурка, замыслив свой план, и представить себе не могла, как мучительно пойдет его воплощение.

Темлюков рисовал с нее много, каждый день. У Шурки затекали и болели руки и ноги, ныла поясница.

Она с трудом сдерживала раздражение, с трудом сохраняла маску безропотной нежности. Когда художник спрашивал, не устала ли она, Шурка готова была запустить ему в лицо все, что лежало поблизости.

– Конечно, нет, – отвечала она с улыбкой. – Я никогда не видала, как настоящий художник малюет.

– Ты прекрасно позируешь, – хвалил Константин Иванович. – Из профессиональных московских натурщиц мало кто выдержит такое напряжение.

Темлюков решил иной натуры больше не искать.

– Я напишу с тебя все двенадцать фигур, – обрадовал он Шуру.

«Чтоб ты сдох, собака!» – пронеслось в голове у девушки, но она опять улыбнулась:

– Велика честь. Только в голову не возьму, чего вы такого во мне нашли?

– В тебе есть сила природы. Я тебя вижу как дикую языческую богиню.

– По-вашему, я на первобытную бабу похожа?

– Господи, глупенькая! – рассмеялся Константин Иванович. – Язычество – одна из прекрасных ступеней человеческой истории. Наши предки жили свободно, открыто природе. Языческая религия – это и есть поклонение людей природе. А что еще на свете заслуживает поклонения?! Они не знали яда власти и денег. Они не ханжили, не скрывали любовь, не стеснялись своего тела. Я потому и задумал эту фреску, чтобы закрепощенным, слепым от предрассудков, злобы и зависти сельским людям напомнить, какими они были.

"Трепись, трепись, – слушала Шура с натянутой улыбкой. – Вот погоди, приберу тебя к рукам, сам будешь возиться со своими язычниками. Держи карман, стану я перед тобой часами поясницу ломать!

Я на тебе, старый черт, отыграюсь!"

С тяжестью физического труда натурщицы Шура еще могла смириться, но спокойное и ровное отношение к ней художника Шуру беспокоило не на шутку.

Темлюков обращался с девушкой ласково, заботливо, но по-дружески. Никаких проявлений мужского волнения Шура не замечала. "Может, он каменный?!

Или члена у него нет? Говорят" в городах полно импотентов. А если отлюбил свое и теперь только кисточкой махать может? Тогда я влипла! Сколько сил угрохала. Мало того, что две толщенные книжки осилила, а теперь сколько мудреных слов заучила – «ракурс», «композиция», «рефлекс», «лесировка»… Голова кругом идет".

По совхозу потихоньку поползли слухи. Слишком много времени Шурка одна проводит с художником.

Разговоры, когда Шурка проходила мимо, смолкали. Девушка понимала, что говорили о ней, и шла, гордо подняв голову. Слухи Шуру не беспокоили. Придет время, и они пригодятся.

Николай Лукьянович услыхал об этом впервые от своего шофера. Васька рулил в райцентр и как бы между делом сказал хозяину:

– Поговаривают, Николай Лукьянович, что у нашей Шурки с москвичом шуры-муры.

– Кто ж, поговаривает? – заинтересовался Клыков.

– Да я от многих слыхал. А чего удивительного?

Художник – мужик не очень старый. Живет один.

Ему без бабы нельзя. Уж, поди, две недели живет.

Столько времени без бабы мужику несподручно.

– Это для тебя две недели без бабы несподручно, – рассмеялся Николай Лукьянович. – Ты, по моему разумению, и дня без бабы прожить не можешь.