Бес в ребро - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Вайнер cтр.№ 24

— Шкурдюка — не может. Нет необходимости ее скрывать: Шкурдюк — свободный, холостой мужчина, тротуарный ковбой, с кем хочет, с тем и хороводится. А Поручикова — может… Но только он весь махонький, незаметный, сизо-серый, такая шикарная девица не для него… Это скорее калибр жизнелюба Чагина…

— Вы хотите сказать, что чагинская жена знает об этой девушке? — спросила я. — То есть, попав в скандал, они быстро сплавили девушку, чтобы не открывать второй фронт в тылу у Чагина?

— Ну конечно! — засмеялся Ларионов. — Это же так понятно… Он дома раньше засветился своими походами «налево», а с женой лишнего ссориться неохота, там есть папанька грозный. Если рассердить сильно, может через себя кинуть хуже, чем я…

— Вон, оказывается, какой расклад мы имеем. — Я вдруг обнаружила, что страх, терзавший меня, как боль, бесследно исчез. — А как вы относитесь к тому, чтобы поохотиться в их угодьях?

— В каком смысле? — не понял Ларионов.

— Они все время врут. И почему-то так выходит, что это грязное лганье все принимают как правду. Может быть, надо попробовать заставить их силой сказать какую-то правду?

— Есть только одна такая сила — страх, — пожал плечами Ларионов. — Страх, что может неожиданно всплыть какая-то другая, гораздо более неприятная правда.

— Поехали на стадион, — схватила я Ларионова за рукав и потащила к остановке. — Ничего он мне не сделает… Побоится…

— Кто? Чагин?..

— Я о своем главном говорю… Побоится он связываться с Барабановым… Судя по разговорам, Барабанов может и его нашлепать чувствительно…

* * *

Такие лабиринты коридоров и залов для укрепления здоровья и развития физической культуры скрыты, оказывается, под трибунами стадиона! Я шла, как кладоискатель по недостоверной карте, — справлялась у встречных, рассматривала загадочные таблички, читала непонятные надписи на указателях, и во всей этой круговерти переходов, круто изломанных поворотов, пробросов по лестницам вверх и вниз, в освещенных пожарными табло тупиках я никак не могла уловить ни намека на связь с внешней архитектурой стадиона, на пустой трибуне которого остался ждать меня Ларионов.

Казалось, что проектировщики специально запутали всю внутреннюю планировку, исходя из непреложной мысли: кому надо, тот знает где здесь что, а кто не знает, тому и делать тут нечего. И людей было маловато. Если бы не доносились из-за перегородок и дверей тугие шлепки мячей, гулкие хлесткие удары и раскатистый звон «блинов» брошенной на помост штанги, можно было бы подумать, что сейчас глубокая ночь, а натрудившиеся за день физкультурники давно разошлись по домам, забыв выключить люминесцентное освещение в бесконечных пустых коридорах.

И усиливая это ощущение безлюдства, отсутствовала на своем месте cекретарша в приемной. А дверь в кабинет Чагина была приоткрыта, и я слышала оттуда приятный мужской баритон. Я просунула голову в щель и спросила:

— Можно?

Ой, какой замечательный кабинет был у Чагина! Чтобы попасть в такое обиталище, имело смысл поплутать по всем этим переходам, лестницам и коридорам. Тем более, что стеклянная дверь в стене с огромными зеркальными окнами выходила прямо на улицу. Точнее сказать, на трибуну стадиона. Сидя в глубоком финском кресле за низким журнальньным столиком можно было со всеми удобствами наблюдать любые ристалища на спортивной арене.

Чагин, не отрываясь от телефона, кивнул мне и показал на кресло. Он лениво и односложно отвечал собеседнику, внимательно разглядывая меня. А я через шикарные линзы окон смотрела на нежно-зеленое поле, ребристый серый раструб трибуны напротив, похожей сейчас в своей пустоскамеечной оголенности на вздыбившуюся стиральную доску. Во втором ярусе сидел на лавке какой-то человек, и я сразу поняла, что это Ларионов. Он был совершенно один на огромном ступенчатом скате трибуны, и пустые ряды вокруг него закручивались стоячим бетонным водоворотом, и в этой бездонной мертвой воронке он казался мне сейчас затерявшейся бессильной крупинкой жизни. И впервые мне стало его по-настоящему, от сердца, жалко.

А Чагин, закрыв на миг широкой ладонью микрофон сказал любезно:

— Вы, Ирина Сергеевна, устраивайтесь поудобнее…

Остолбенело смотрела я на него. Оперативность и информированность у них — позавидуешь! Что ж делать, надо с восторгом и некоторым оцепенением взирать на таких людей! Тем более что посмотреть было на что.

В интерьере из финской темной мебели, в окружении бесчисленных вымпелов, кубков, штандартов, призов, каких-то флажков, тесно унизанных значками и медальками, у телевизора «Шарп», рядом с холодильником «Филлипс», под вентилятором «Мицубиси» сидел красавец.

Несколько пухловатый. Набивной-надувной красавец, весь из себя благоухающе-прекрасный, на которого, непереносимо хотелось наклеить этикетку «Ив Карденович Сен-Лоран». Я поражалась беззаветной храбрости Ларионова, который решился такое трогать руками. Такое можно только с восторгом рассматривать в витрине, а не вышибать ее этим мужественным, немного одутловатеньким лицом, покрытым сейчас героическим гримом царапин и ссадин.

Мы смотрели друг на друга с видимым удовольствием. Потому что Чагин вдруг решительно прервал свой вялый поток междометий и продемонстрировал, что он не только красив, но и житейски опытен, по-настоящему философически мудр.

— Дуся ты мой хороший, — сказал он своему собеседнику задушевно. — Запомни, дурачок ты мой сладкий, женщина — это самка человека… И качество ее определяется только количеством ласкаемой поверхности… А все остальное, голуба моя, гроша ломаного не стоит… Не объясняй мне ничего, дурачина-сложнофиля… Поезжай и все реши… Быстро и шустро, как говорил Заратустра… Настоящий мужик-бабоукладчик всегда знает, что надо делать, нежный ты мой… Нет, я приехать не смогу… Дела, дуся, не могу, дела… У меня тут с девушкой назначен сеанс одновременной игры… Бывай, мой лапочка… Если кто обидит, сразу ко мне… Я тебя, дуся, поддержу… Пока…

Еле слышно гудел никелированный вентилятор, неспешно разворачивая по сторонам свою блестящую ветряную морду, — в нем было так много самолетного, что я стала ждать, когда под ним вспыхнут буквы: «Не курить! Пристегните ремни!» Может быть, они бы и загорелись на стене и серебристо-голубой вентилятор взмыл бы в это серое низкое осеннее небо, пробив толстую пленку стекла, но Чагин положил трубку и любезно улыбнулся мне:

— Итак, Ирина Сергеевна, дуся вы моя дорогая, что значит ваш визит? Голубица белая, мироносица? Или грозная орлица, ястребица, коршуница? Жестокая птица войны, кровопролития и мести?

— А вы разве боитесь войны и мести, Владимир Петрович? — спокойно спросила я.

— Помилуйте, Ирина Сергеевна, дуся моя! Как всякий советский человек, я ненавижу войну! Я — часть миролюбивого человечества — всей душой против несправедливых, захватнических войн! Но как наследник боевых славных традиций наших героических отцов всегда помню о том, что если завтра война, если завтра в поход, то наш бронепоезд стоит на всякий случай на запасном пути…