Ящик Пандоры - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 33

— То есть как это — «правда»? Что ты ерунду спрашиваешь, Паша? У всех полноценных людей должны быть дети, а дети, как тебе известно, еще и чьи-то внуки...

Если Турецкий и блефовал, то совсем немного. Он и сам расстроился из-за Павла Петровича, которому, может быть, не придется увидеть своих внуков. И уже не важным было то, что Сатин сам предопределил себе печальный конец. Легче всего было бы сейчас, вот в этой маленькой спальне, предъявлять отчиму счета за дела неправедные в то время, как ему грозит смерть далеко не в фигуральном смысле этого страшного слова. Турецкому стало даже как-то неловко: вот он сидит на этом дурацком пуфике, молодой, здоровый, вполне независимый — не совсем, правда, ясно, от чего и от кого,— а перед ним — человек, который должен был заменить ему отца, но так никогда им и не ставший, потому что они были — отчим и пасынок — по разную сторону баррикад в этой запутанной жизни, но это не имело сейчас никакого значения, и этот стареющий и выбитый из привычной колеи сытого существования человек имел право на защиту от тех, кому он служил не один десяток лет.

— Они и ребеночков не пожалеют, они ребеночков тоже в плиту...— сказал Сатин тем же полуголосом, и Турецкого скрутило от страха не только от смысла произнесенного, но и от того, что Павел Петрович, которого нельзя было упрекнуть в безграмотности, сказал: «ребеночков». На какое-то мгновение возник образ Бардина, бросающего в горящую печь детей, но абсурдность видения отрезвила и заставила слушать, что говорил пьяный и близкий к помешательству отчим.

— ...Они говорят — я клятву нарушил. Этой клятве лет тридцать, не меньше. Я ее Катьке дал. Я тогда молодой, красивый был, меня как раз из органов госбезопасности перевели на партийную работу. Катька любила крепеньких, такие крендельки в постели выкидывала, интердевкам до нее с рать и срать. Включит кино с порнухой — а ну, Пальчик, давай, работай язычком, а я уж тебе так отсосу... Хорошее было время. Большая Катя меня продвигала...— «А ведь это он о Фурсовой, Екатерине Алексеевне, точно, она же была крестной матерью московской мафии»,— сообразил Турецкий,— ...большая Катя меня продвигала, обещала до-двинуть до ЦК. Один раз привезла в Барвиху, на дачу, ну, поигралась вдоволь, конечно, я тогда мужик был что надо, жена моя первая с Элькой сидела, а я... Вот. А потом говорит: «Ты, Поль, джентльмен, я знаю. Но если хочешь и дальше с нами работать, то клянись выполнять все приказы нашей организации! За предательство — смерть и тебе, и всей твоей семье, вплоть до третьего колена!» А мне — что, могу и поклясться, если такая баба просит. А она, сука, на манитофон это дело записала. Но я-то тогда этого не знал... Потом жена моя заболела, тяжело так заболела. И умерла. Катька себе других пацанов завела, да говорят, не только пацанов, но и девчат завлекала. Владик Бардин, из московского спорткомитета, мы с ним вместе начинали в госбезопасности, предложил мне непыльное место — Мосспортторг, качал из меня левый товар, все пенки снимал, х... ему в рот, ну, мне тоже оставалось, не плакал.. Мне тогда не было известно, что он псих, на учете состоит. Оттого его из ГБ и поперли.

Сатин тяжело поднялся с кровати, качаясь, подошел к секретеру, достал альбом с фотографиями. Долго рассматривал одну из них, швырнул на постель. Турецкий старался не мешать Павлу Петровичу, понимал, что тот исповедуется перед самим собой. Однако рассмотреть фотографию ему удалось, но на ней был изображен молодой и кудрявый Паша Сатин, а рядом с ним — совсем не знакомый Турецкому человек с одутловатым лицом и носом-луковицей. И тогда Сатин произнес слова, от которых Турецкий чуть не свалился с пуфика:

— Он тогда не только фамилию сменил, а сделал пластическую операцию. Чтобы стать красивым, значит. Он за последние двадцать лет раз пять омолаживался в институте красоты. Псих, в общем. На Таньке Корзинкиной женился, все ее уверял, что она старше его, а он мой ровесник. Паспорт ей не показывал, так она никогда и не узнала... Да хер с ней, с Корзинкиной...

Мысли одна за другой завертелись у Турецкого в голове, не находя своего логического конца. Бардин — ему, значит, лет шестьдесят с гаком, работал в органах госбезопасности, сменил фамилию, изменил внешность, хранит у себя ожерелье — точь-в-точь долгоруковское... Мишка Дробот? Когда сменил фамилию — вот что надо узнать точно. Но Турецкий сидел не шелохнувшись, боясь вспугнуть Сатина.

— ...Эльку женины родители забрали. Ленуську встретил. С мальчонкой она была, невзлюбил меня, такой волчонок...

Турецкий окончательно убедился в потере Сатиным ориентиров окружающей действительности: отчим не замечал, что «волчонок», теперь уже тридцатилетний, сидел перед ним.

— ...Катька нам пышную свадьбу закатила, добрая душа. Сидит во главе стола со своим новым ё...м Витькой Гришкиным. А сама мне под столом ширинку расстегивает и елду мою охаживает. А потом на арабское танго приглашает и шепчет нежно на ухо: «Клятву, Нальчик, запомнил на всю жизнь?» Я говорю — запомнил, запомнил, а сам думаю — как бы Ленуська чего не заметила... И снова жизнь пошла что надо: в Кремлевский дворец приглашают на каждое заседание, ордена выдают к юбилеям... Но это все укатило, одна пыль осталась. Катя Большая в могиле, а дружки... Настоящие дружки кто в тюрьме, кто в земле, одно зверье осталось.

Павел Петрович стал издавать застревающие в горле хрюкающие звуки — заплакал. Турецкий дал отчиму проплакаться, просморкаться в благоухающее махровое полотенце и сказал:

— Я сейчас принесу нам чего-нибудь выпить. Понемножку...

Теперь Сатин отвечал на осторожно задаваемые Турецким вопросы. Что произошло в воскресенье? Пришли вечером на дачу двое незнакомых: один высокий, лет сорока или около того, чернявый, крупный, ручищи — во, второй — росточком не вышел, волосы цвета шатен, нос острый, вроде заискивал перед чернявым. Как одеты — ничего примечательного, да честно говоря, не особенно присматривался. Сказали — от Бардина, хозяин вызывает на встречу. Показали фирменный бланк с подписью. Ну, перед Бардиным он чист, ехать так ехать. Спросил их — куда едем-то. Сказали — в клуб. Зачем это Бардин назначает встречу в клубе, заподозрил недоброе Сатин, он чистоплюй, такими делами не занимается. Что за «клуб»? А это тайное место, никто не знает, где оно, но наслышаны о нем многие, особенно дельцы, оперирующие семизначными цифрами. Сердце защемило от страха, от предчувствия, ему уже приходили подметные письма от неизвестных лиц, требовали, чтоб размудохался с Бардиным, а он с ним повязан крепко...

Турецкий решил не упустить момент:

— А какая была раньше фамилия у Бардина?

— А хер его знает...

— А вот эта игрушка тебе знакома?

Турецкий вытащил из кармана фотографию.

— Вот какие дела, Сашка. Этому ожерелью цена была тысяч триста, а теперь миллиона три. Дай-ка еще раз... Смотри, Сашка у тебя на фотке листочек обломанный. Значит, фотка была сделана с другой игрушки. На бардинском все в порядке.

— Как ты можешь быть так уверен?

— Потому что передавали ее Владику через меня.

— От кого?