Сад радостей земных - читать онлайн книгу. Автор: Джойс Кэрол Оутс cтр.№ 46

– Ты никогда раньше так не говорила, – сказал он. – Откуда ты взяла это слово?

А это было его же излюбленное словечко, и Клара выговорила его в точности, как выговаривал сам Лаури, ясно и отчетливо:

– Пустяки.

Иногда он возил ее в какой-нибудь соседний городок, и стороннему глазу она казалась старше своих пятнадцати лет, с виду спокойная, терпеливая и словно лишенная возраста; таких замечаешь мимоездом на дорогах – они стоят на пороге убогого жилища или, прислонясь к дверце машины либо опершись на крыло, ждут своих мужей и спутников, равнодушно скрестив руки на груди, и, кроме равнодушия, в их облике ничего не прочтешь. В субботу под вечер, разъезжаясь по домам, люди, у которых был свой дом, могли мельком увидеть Клару на пороге лестницы, ведущей в ее комнату, когда она выходила вместе с Лаури. Неясным пятном промелькнет ее лицо, кричаще ярким пятном – ее одежда: дешевый свитер и готовая юбка из магазина стандартных цен. Лицо – из тех, что всегда поражают: никак не ждешь, что оно такое юное. Кисть обмотана ремешком сумочки, Клара забавы ради машет ею, точно игрушечной саблей. Ее спутник, Лаури, всегда торопится и шагает, не глядя на нее, словно уже думает о чем-то другом. Он кажется жестким и в то же время хрупким – молодой человек, не знающий молодости. Даже в переполненных кабачках и ресторанах, в оживленной компании он казался немного рассеянным. Рядом с Кларой он был словно старший дальний родственник, словно дядюшка или троюродный брат, чьим попечениям ее вверили на сегодняшний вечер. И Клара чувствовала: какая-то часть его существа ускользает от нее неведомо куда – не уследить, не догнать. Возьмешь его за руку, перебираешь пальцы, будто они – влюбленная парочка, а он попросту ничего не замечает. А так приятно представлять, что они и правда парочка, и сама она – как все девушки, которые держатся с мужчинами и по-матерински, и в то же время кокетливо, и по-хозяйски… хотя многие мужчины меняют спутниц чуть не каждую неделю.

Однажды субботним вечером они поехали в городок миль за двадцать, на том же берегу реки, что и Тинтерн. В полутемном переполненном ресторане танцевали, только Клара одиноко сидела в углу. Она уже выучилась курить, надо ж чем-то занять руки. Она все ждала, когда же вернется Лаури, он давно уже разговаривал с какой-то старой приятельницей – та вначале подошла к ним, полоснула Клару взглядом, точно бритвой, и тотчас про нее забыла. Когда Лаури ее оставляет и приходится ждать, надо хоть чем-то занять руки, не показать, каково тебе в эти минуты. Вовсе незачем, чтобы кто-нибудь это понял, и уж во всяком случае, не Лаури! Да она и сама не желает ничего видеть. Вот так вдруг наверняка узнать, что он – с другой, что он прячется где-то в темноте с другой… это все равно как если тебя вдруг осветили прожектором и выставили напоказ, и всем видно, как жалка твоя любовь к человеку, который тебя не любит.

Когда он вернулся, Клара поднялась.

– Ты, верно, сейчас повезешь меня домой, – сказала она.

На щеке у него виднелся след губной помады. Он взял Клару за руку и повел. Она была в туфлях на высоких каблуках – и вдруг почувствовала, что она еще девчонка и не доросла до них; наверно, вид у нее дурацкий.

– Тебе все равно пора домой, – рассеянно сказал Лаури.

Знакомая рассеянность, так бывало уже раза три: к нему подходили какие-то старые приятельницы, весело окликали, и он с ними уходил… и вот на обратном нескончаемом пути Клара смирно сидит рядом с ним и курит очередную сигарету. Сидит и смотрит на дорогу, а Лаури молчит. Молчит, будто дразнит, будто назло – и наконец ей становится невтерпеж.

– Пропади ты пропадом, – сказала она.

– Время позднее. Тебе пора домой.

– Да, а ты вернешься к ней, – огрызнулась Клара. Будто я не знаю! Вернешься к этой суке. Хоть бы она тебя заразила.

Лаури начал негромко насвистывать сквозь зубы. Что ему ни говори, ему все нипочем. Наверно, он ее слушает, но все равно как несмышленую сестренку – что ни скажет, все ее слова не стоят внимания. И Клара сказала:

– Тот дядька, помнишь, я на прошлой неделе рассказывала, он опять ко мне приставал. Говорит – мол, выбирай в своем магазине какие хочешь духи, я тебе их куплю.

– И что будет?

– В другой раз, как он придет, я скажу – ладно. Вот что я ему скажу.

– Хочешь родить ребенка?

– Плевать я хотела.

– Скольких детей родила твоя мать?

– Не твоя печаль.

Клара со злостью швырнула сигарету в окно.

– И еще один дядька со мной говорил… он водит грузовики. Зарабатывает кучу денег. Он сказал, может, я с ним погуляю, в ресторан схожу.

– Делай что хочешь.

– А тебе все равно?

Клара принялась сдирать с ногтей красный лак, ногти стали пятнистые, облезлые, и от этого уродства ей вроде как полегчало.

– Тебе все равно, ты плевать на меня хотел. Ты еще хуже тех стервецов. Они хоть не секретничают все время.

– Я не стану дружить с потаскушкой.

– А я и не знала, что мы с тобой дружим.

– Делай что хочешь. Гуляй с шофером, с кочегаром, с кем угодно… валяйся по машинам, по канавам, по сараям.

– Кто-нибудь из них на мне женится.

– И прекрасно.

– А мне плевать.

– Я думал, тебе еще много чего хочется.

Почему-то Клара подумала о матери. Когда мать умерла, сперва как-то некогда было о ней думать. Казалось – лучше не думать, отложить на потом, уж очень это страшно. Затем появилась Нэнси, и все стало странно: ведь человек со стороны не видел пустоты, которая осталась после Перл, Нэнси совсем ее не знала. Рядом с Нэнси самая мысль о Перл теряла смысл. Нэнси не могла помнить Перл, стало быть, с ней нельзя было о Перл говорить, да и недосуг – ведь всегда работы по горло. Готовишь еду, нянчишься с меньшими… а меж тем все словно выцветает… и память о Перл лишь слабо, глухо ныла где-то глубоко внутри. А вот теперь Клара начала думать о матери.

Стоило Лаури упомянуть о ее родных, и в Кларе просыпался дух противоречия. Не желает она о них думать! Лаури говорит про них так, будто все про них знает, будто слова «отец» и «мать» означают многое множество людей и Кларины родители всего лишь двое из многих. Похоже, что Лаури знает все на свете. И вот она жмется к его плечу и трещит без умолку – рассказывает, как жила и что делала с тех пор, как они виделись к последний раз, а сама отлично понимает, что он при этом думает: вот, мол, девчонка, ей без меня не обойтись, буду с ней добрым и терпеливым – ну и хватит с нее. Он думает: мол, помог ей выбраться из прежней жизни и начать новую, теперь она вроде сама по себе, а все-таки ей нужна подмога, вот она и цепляется за него, как маленькая. Она подражает девушкам постарше, лишь бы стать не похожей на себя – может, тогда она ему понравится! – высоко взбивает волосы, спускает на лоб пышную челку, губы намазаны жирно, как наклеенные, словно она нацепила пластиковую маску для карнавала, и пятна румян на щеках то чуть видны, то бьют в глаза, смотря по освещению. Кокетливо позвякивает на руке браслет с брелоками. И все это ровно ничего не значит, все это пустяки. «Пустяки». Клара закрывает глаза – оказывается, она уже думает о матери, та ведь тоже ждала мужчину. Тогда Клара этого не понимала, а теперь понимает. Мать ждала Карлтона, ждала, когда он вернется домой, а он возвращался не всегда. Бывало, нет его день, нет другой, а когда придет, рубаха на груди в грязи, в крови или рвоте, и глаза дикие и налиты кровью, словно всюду, где он прошел, он волок их по земле. И все-таки мать его ждала. Что еще ей оставалось делать? Она рожала одного ребенка за другим. И от этого сама заново впала в детство, и ей больше не к чему было ждать, пожалуй, она уже толком и не узнавала Карлтона. А дети все рождались, и рассудок Перл все поддавался, не выдерживал этого груза, и последний ребенок ее убил.