— Правильно, — подхватил Саша, повеселевший от того, что видит свою жену живой и даже в относительно неплохом состоянии. — Какие могут быть секреты от коллектива.
— И не только от коллектива. Знаете, сразу после Пашки я подзалетела и мне пришлось пойти на аборт. Так они перед гинекологическим креслом расставили четырнадцатилетних-пятнадцатилетних детей, студентов медицинского училища, и те смотрели на бедных женщин во время аборта, причем стояли напротив и совсем близко. А одеты они были в длинные белые халаты, на головах натянуты белые шапочки, а все лицо кроме глаз закрыто медицинской маской. Даже не поймешь, где мальчики, а где девочки. А у меня половина учеников после восьмого класса пошли в это училище, представляете? Я говорю врачу и медсестре, я не могу так, когда они смотрят, ведь это же возможно, мои ученики, я же не могу быть перед ними в такой позе. Знаете, я там даже плакала, но ничего не помогло. Не хотите, идите домой, что вы строите из себя. У нас ни для кого никаких привиллегий нет. Пришлось пойти, я до сих пор об этом с ужасом вспоминаю.
— Ладно, ладно, все это уже давно прошло, — начала успокаивать ее Рита, так как Белла действительно вся вспыхнула и покраснела. — Лучше скажи, что тебе здесь делают.
— Ну вот, видите, капельницу поставили вчера ночью и все время что-то капают без перерыва.
— Это у них главное лечение, — сказала девочка-солдатка, сидевшая на соседней кровати. — Во-первых, капельница, а во-вторых пить побольше. Голова болит — «тишти гарбе», живот болит — «тишти гарбе». Нога болит — «гам тишти гарбе».
— Так ты что вообще с кровати на встаешь? — всполошился Саша. — А тебе еду хоть приносят, а то мы тебе только фрукты принесли, не знали, что тебе можно.
— Да встаю я с кровати и в столовую хожу, и в туалет.
— А как же капельница, ее отключают?
— Ничего не отключают, она на колесиках и ездит со мной. Видите здесь коридоры и двери в палату специально такие широкие, и туалеты большие, чтобы с капельницей можно было всюду пройти. А приносить мне ничего не надо, здесь еды очень много дают.
— Ну, знаешь больничная еда, — состроила гримасу Рита. — Тебе бульон можно? Я завтра утром приеду привезу тебе. Утром, наверное, не пускают, но передачи можно приносить?
— Да какие передачи, здесь круглые сутки можно приходить, можно даже ночевать здесь, если хотите. Никто ничего не говорит.
— Ну да?
— А вот представьте себе. Вчера меня сюда привезли поздно, часов в девять вечера…
— А до этого где ты была?
— В приемном покое. У них приемный покой огромный, и там стоят такие же кровати как здесь тоже с занавесками и полно больных лежат, ждут пока к ним кто-нибудь подойдет. Меня когда привезли в больницу, я хотела встать и сама выйти из машины, но оказывется так нельзя. Меня эти ребята-санитары так и перевезли на этих носилках или каталке, не знаю, как у них это считается, и переложили там на кровать. Представляешь, я лежу там как дура, никто ко мне не подходит. Я позвала одну сестру, сказала, что меня тошнит, так она мне сунула в руки пакет и снова убежала. Правда, потом снова прибежала, дала таблетку от тошноты. И вообще, там все все время бегают, бегают, то кого-то привозят, то увозят, в одном углу кто-то кричит, в другом кто-то стонет, в общем какой-то сумасшедший дом. Потом, видно, моя очередь подошла и тут сразу все ко мне прибежали, померяли температуру, давление, взяли анализ крови и прочие анализы, сделали элктрокардиограмму, все на месте. Потом на рентген почек повезли. Встать и самой пойти нельзя. Возлегаешь на каталке как царица какая-нибудь, а бедный парень, санитар, тащит тебя по коридорам, стыдно просто. После рентгена я еще полчаса лежала в коридоре, пока он за мной пришел и привез назад. Потом я снова долго лежала, они ждали ответов на анализы и сказали, что вызвали ко мне уролога и нужно его подождать. Кушать, между прочим, дали прямо там. У меня к тому времени тошнота прошла, так что я все поела. Потом пришел врач, посмотрел анализы и сказал, что у меня камни в почках и мне нужно полежать в больнице несколько дней, и меня опять же на каталке повезли сюда. В общем, я разъезжала целый день. И знаете, когда меня положили в палату, то опять заново все анализы сделали и все измерили, и поставили эту капельницу. А еще я позже заглянула в комнату медсестер, а там нет ни кресел, ни диванов, только стулья. То есть они ночью действительно дежурят, а не спят. И на звонки из палат, вот видите у меня тоже здесь есть звонок, так вот они на звонки приходят, представляете.
— Ну, вообще-то, это так и положено, чтобы медсестры или санитарки приходили на звонки, — неуверенно сказала Рита.
— Положено-то положено, но ты когда-нибудь у нас в больницах такое видела? А у них, кстати, и санитарок нет. Вернее, есть, но они только убирают, а постель перестилают и моют лежачих больных сами медсестры, и при этом не ругают их и не злятся.
— А чего ж у них такой бардак в больнице, заходи куда хочешь, сиди сколько хочешь, и где хочешь?
— Ой, про бардак я вам сейчас самое смешное расскажу. Я вчера вечером тоже удивилась. Было уже девять часов, а в палате полно посетителей. Вон там в углу возле окна лежит пожилая женщина, видите, сколько у нее посетителей? Она, — Белла понизила голос, — арабка, а у них большие семьи, так вот вчера они все тоже были здесь. Она лежит, потому что у нее высокое давление, а они принесли ей несколько термосов с кофе, и все время его пьют, и она вместе с ними. И все время плачет, она проходила мимо меня, я спросила ее чего она плачет, думала, может, у нее случилось что-нибудь, она на иврите тоже говорит, а она мне отвечает, что плачет, потому что у нее давление не падает, все время высокое. Представляете, пьет кофе, не переставая, и плачет, что давление не падает. Умереть можно. И вся ее семья плачет вместе с ней. Мне вчера было так плохо, а у нее человек восемь сидело, и все одновременно разговаривают, уснуть невозможно. Ну, думаю, скоро же все-таки они уйдут, да где там, наоборот, еще и новые пришли. Знаете, мне уже просто интересно стало, думаю, посмотрю, до которого же часа, это будет продолжаться, наверное, в десять уйдут. Потом смотрю, уже половина одинадцатого, одиннадцать, а народ все прибывает и прибывает. И никому, кроме меня это не мешает. А все остальные больные, не поверите, в двеннадцать ночи, когда их посетители поуходили, сели играть в карты. И преспокойно играли до двух часов. Медсестры заходили, делали всякие процедуры, кому нужно, и даже слова им не сказали. Представляете, чтобы было, если бы это у нас там так?
— Вообще не представляем, — дружно и совершенно искренне ответили ей. — У нас бы там любая санитарка или медсестра так бы на них наорала или их вообще бы из больницы выгнали.
— Ну и правильно бы сделали, — сурово сказал Саша, как большой приверженец дисциплины. — Если вы больные, то лежите и болейте, а не играйте в карты.
— Да и не развлекайтесь. Лежите и думайте, что у вас болит, и сколько вам до смерти осталось, — рассердилась Белла. — А может, наоборот, люди отвлекутся от болезни и лучше себя чувствовать начнут. Ты думаешь у нас потому ничего не разрешали, что о больных заботились? Это просто отношение к людям там хамское было, вот и все. Вот я даже сегодня утром пример видела, — вспомнила она. — Я проходила по коридору, а там стояла старушка, русская, она держала в руках таблетку и чуть не плакала. Вышла медсестра, израильтянка, и старушка попросила меня перевести, что она не умеет глотать таблетки, дома ей кто-нибудь их разбивает. Я перевела кое-как, так медсестра побежала принесла ей йогурт, знаешь в магазинах тоже продается такой в пластиковых коробочках. Дала ей и говорит, чтобы она попробовала с йогуртом проглотить, так легче будет, а если не сможет, то она ей эту таблетку разобьет. А мимо проходила другая больная, тоже русская, здесь, кстати, русских полно, услышала и говорит с такой злостью, прямо чуть ли не с ненавистью к этой бедной старушке. «Я, между прочим, тоже врач. Я тридцать лет в больнице проработала. Так вот я бы тебе дала йогурт. Таблетки, она, видите ли, глотать не может. Ты у меня глотала бы как миленькая, и попробовала бы только пикнуть». Вот тебе и врачи оттуда.