Невинная кровь - читать онлайн книгу. Автор: Филлис Дороти Джеймс cтр.№ 32

Мистер Скейс сиротливо уселся в сумрачном углу салона, обхватил ладонями кружку легкого пива и задумался, припоминая тот день, когда впервые узнал о своем уродстве. Тогда ему было одиннадцать лет и три месяца. Тетя Глэдис и дядя Джордж готовились принимать первых вечерних посетителей. Мать куда-то ушла с Тэдом, одним из бесконечной череды так называемых дядь, которые появлялись в их жизни так же быстро, как исчезали. Мальчик одиноко играл в маленьком темном коридоре между баром и гостиной: распластавшись на полу, выруливал модель биплана в точности на серый квадрат клетчатого линолеума. Уличная дверь распахнулась, послышался звон бутылок, загремели по полу стулья, и дядин голос произнес:

— Где Норм? Мардж сказала, он вроде бы не выходил.

— У себя в комнате, наверное. Джордж, у меня мороз по коже от этого ребенка. Вот ведь уродец! Вылитый маленький Криппен. [27]

— Ладно тебе. Не такой уж он страшный, бедняжка. Папаша, конечно, подвернулся не Аполлон. Зато с пацаном нет никаких хлопот.

— Ну спасибо. Лучше б уж были. Мальчишкам положено шалить. А у этого повадки звериные: вечно прячется и не ходит, а точно за добычей крадется. Слушай, Джордж, ты не брал ключи от кассы?

Голоса понизились до шепота. Норман бесшумно выскользнул за дверь и бросился вверх по лестнице к своей спальне. Перед окном стоял шаткий комод, на котором покачивалось на шарнирах большое старомодное зеркало. Мальчик не помнил, когда последний раз смотрелся туда. Пришлось подтащить стул и забраться на него с ногами, прежде чем взгляду предстали худенькие скрюченные пальцы, добела вцепившиеся в дерево, и в потрескавшейся раме из красного дерева навстречу ребенку поднялось его собственное отражение. Норман долго и бесстрастно изучал выпученные глаза под искривленными стеклами дешевых очков в стальной оправе, прямую челку безжизненных каштановых волос, неспособную закрыть прыщи на лбу, нездоровую бледную кожу. И впрямь урод. Так вот почему его не любит мать. Открытие ничуть не удивило ребенка. Он и сам себя не любил. Осознание того, что он некрасив и, стало быть, недостоин нежной привязанности, всего лишь подтвердило давние, скрытые в сердце догадки. На самом деле оно пришло к нему не сегодня, а скорее проникло с первым глотком теплого молока, ибо еще тогда легко читалось на брезгливом, разочарованном лице матери и в ее ворчанье, не говоря уже об откровенных взглядах других взрослых. Что толку горевать или возмущаться? Он таков, и тут ничего не попишешь. Лучше было бы родиться одноглазым или без ноги. Возможно, люди жалели бы калеку, удивлялись бы его мужеству. Но выглядеть столь гадко — преступление, которое не заслуживает сочувствия, недуг, не оставляющий надежды.

Едва дождавшись возвращения матери, мальчик пошел к ней в спальню.

— Мама, кто такой Криппен?

— Ну и вопросы. Криппен? Тебе-то зачем знать?

— Ребята в школе что-то говорили.

— Жаль, что ребята не нашли более достойной темы для обсуждения. Криппен был настоящим злодеем. Убил жену, разрезал на куски, а потом закопал в саду. Давно это случилось, еще при твоем деде. Хиллдроп-Крисчент, точно, там они и жили! — Ее лицо внезапно прояснилось от гордости за свою память.

— Что с ним стало?

— Повесили, а ты как думал? И хватит об этом, ясно?

Так он не только некрасив, но и морально испорчен. Видимо, душевная и телесная уродливость таинственным образом связаны между собой.

Вспоминая детство, Скейс поразился тому, с какой готовностью взвалил на себя это бремя, навязанное капризной судьбой, в то время как уверенность в собственном бессилии когда-нибудь освободиться от ужасной ноши едва ли облегчала его положение.

Мальчика спасли мелкое воровство и шахматы. Первое началось как бы само собой. Как-то ранним субботним утром Норман незаметно пробрался в заведение перед открытием. Ему нравился пустой и молчаливый бар, круглые столы с их витиеватыми ножками и пятнами на крышках; стенные часы с цветочным узором на циферблате и маятником, отмеряющим тишину еле слышным тиканьем; замаранная скатерть на подносе со вчерашними сосисочными рулетами; запах пива, пропитавший все заведение, особенно сильный и ядовитый в этой закоптелой комнате с бурыми стенами; загадочный полумрак за стойкой, уставленной рядами темных мерцающих бутылок в ожидании волшебного мига, когда включенные огни бара озарят их яркими вспышками. Осмелившись наведаться на эту запретную территорию, мальчик увидел незапертый, чуть приоткрытый ящик кассового аппарата и слегка потянул его на себя. Вот они, самые настоящие деньги, символ взрослой власти. Не те измятые бумажки, которые мать осторожно вытаскивала из кошелька в супермаркете, и не та скудная мелочь, которую сын время от времени получал на карманные расходы, а две увесистые пачки банкнот, подхваченные резинками, неестественно яркое серебро, похожее на старинные дублоны, и блестящие пенсы кофейного оттенка. После Норман так и не вспомнил, как его угораздило взять один фунт, — видел лишь себя, перепуганного, сердце колотится, спина прижата к двери, пальцы вертят украденные деньги.

Бумажки никто не хватился, по крайней мере мальчика не заподозрили. В то утро он приобрел модель гоночного автомобиля «лотус», а в понедельник хвастливо достал его на переменке и принялся катать по парте. Сосед покосился с плохо скрываемой завистью.

— Это чего, новый «лотус», что ли? Где взял?

— Купил.

— Дай посмотреть.

Норман протянул ему гладкую, блестящую игрушку, ощутив на секунду боль потери.

— Оставь себе, если хочешь.

— А тебе что, не надо?

Мальчик пожал плечами.

— Говорю же, забирай.

Тридцать пар изумленных глаз повернулись воззреть на чудо. Известный задира сказал:

— Может, у тебя еще есть?

— Может, и так. А что, понравилось? Хочешь такую?

— Да мне все равно.

Однако ему не было все равно. Стоило взглянуть на это прежде пугающее лицо, в эти жадные глазки, чтобы это понять. Норман возликовал.

— Я тебе подарю на той неделе. В понедельник.

Настал конец преследованиям, и начался год высшего душевного торжества, прожитый на грани веселого возбуждения и ужаса; год, не похожий на все другие. Мальчик больше не запускал руку в кассу. Раза два он наведывался за стойку, но ящик всегда был заперт. Отчасти Норман даже радовался, что уберегся от очередного искушения. Совершить вторую кражу значило пойти на слишком большой риск. Зато с приходом лета и наплывом посетителей перед воришкой открылись иные, более безопасные возможности. Вечерами, во время одиноких прогулок по пирсу или побережью, его бесконечно моргающие глаза, обманчиво кроткие за стеклами очков в стальной оправе, не упускали ни единой из них: ни кошелька, легкомысленно брошенного поверх пляжной сумки, ни бумажника, торчащего из фланелевой спортивной куртки, ни сдачу, оттянувшую карман рубашки, что висела на спинке шезлонга. Школьник наловчился шарить по сумкам, запускать худые ручонки в задние карманы брюк и под пиджаки. Потом все шло по одной и той же схеме. Мальчик искал убежище, где можно было бы спрятаться от лишних глаз и проверить добычу. Обычно он забивался в мокрый, пропахший солью полумрак между огромными железными перекладинами пирса, вытряхивал деньги, а кошельки и бумажники зарывал в песок. Норман брал лишь монеты да фунтовые банкноты. Предъявить в магазине более крупную сумму значило навлечь на себя подозрения. Впрочем, такого никогда не случалось, ведь он работал в одиночку, а кроме того, выглядел очень заурядным, послушным и опрятным ребенком. За целый год мальчик лишь раз оказался на грани разоблачения — однажды, когда купил модель аварийного фургона и не удержался от соблазна покатать его в коридоре бара перед тем, как идти в школу. Подозрительно блестящая игрушка не могла не броситься в глаза матери.