Оливер ответил:
— Я предпринимал необходимые изыскания. Мне нужно было ознакомиться с определенными фактами: как организована лаборатория, каков ее штат, сколько в нем звеньев, в каких условиях содержатся животные, чем их кормят, как их получают. Я не задавал ему вопросов о личностях. Я исследую факты, а не чувства. Мне необходимо знать, как люди поступают, а не что они чувствуют. Я знаю, что они чувствуют.
— Вы что, не понимаете, как высокомерно все это звучит? О, разумеется, мы способны чувствовать, еще как! Я сочувствую пациентам, страдающим болезнью Паркинсона и кистозно-фиброзным перерождением тканей. Вот почему мы с коллегами тратим наше время, пытаясь отыскать способы лечения, зачастую принося в жертву свои личные интересы.
— Ну, я бы полагал, что в жертву приносятся животные. Они страдают от боли, вы зарабатываете себе славу. Разве это не правда, что вы с радостью наблюдали бы, как умирает сотня мартышек, и притом не очень легкой смертью, ради того, чтобы первым опубликовать результаты? Борьба за научную славу столь же безжалостна, как борьба на рынке товаров. К чему делать вид, что это не так?
— Ваша тревога о животных не приносит вам больших неудобств в повседневной жизни, — заметил Йелланд. — Судя по всему, вы с удовольствием едите цесарку, носите кожаные вещи и, конечно, не откажетесь налить молока в кофе. Может быть, вам стоило бы обратить внимание на то, какими способами умерщвляются некоторые животные — и, как мне говорили, огромное их число, — когда их забивают на мясо. В моей лаборатории, уверяю вас, они умирали бы гораздо более легкой смертью и гораздо более оправданно.
Оливер с великим тщанием разрезал цесарку.
— Я — животное плотоядное. Все существующие виды охотятся друг на друга: таков, как мне представляется, закон природы. Я хотел бы, чтобы мы убивали ради еды более гуманно, но когда я ем, я делаю это без угрызений совести. Это, на мой взгляд, резко отличается от использования примата для экспериментов, которые вряд ли послужат ему на пользу и проводятся на том основании, что homo sapiens по своей природе настолько выше всех других видов, что мы имеем право использовать их, как нам заблагорассудится. Мне известно, что министерство внутренних дел проводит постоянный мониторинг допустимых уровней боли и обычно требует детального разъяснения, какие именно обезболивающие средства применяются в ваших экспериментах, это хоть какое-то облегчение. Не поймите меня неправильно — я не член и даже не сторонник организаций, которые причиняют вам неприятности. И не мне их поддерживать, поскольку я и сам получаю пользу от открытий, сделанных благодаря экспериментам на животных, и без всяких сомнений воспользуюсь успешными результатами таких экспериментов в будущем. Кстати говоря, я никак не думал, что вы человек религиозный.
— Я не религиозен, — коротко ответил Йелланд. — Я не верю в сверхъестественное.
— Вы меня удивляете. Я заключил, что вы придерживаетесь взглядов Ветхого Завета на подобные вещи. Вы же, как я понимаю, знакомы с первой главой Книги Бытия:
И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над зверями земными, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
[11]
Это единственная из Божественных заповедей, которой нам никогда не было трудно придерживаться. Человек — величайший хищник, высочайший эксплуататор, вершитель жизни и смерти, и все это — по Божьему соизволению.
Мэйкрофт не ощущал вкуса цесарки, словно во рту у него оказался кусок глины. Это была катастрофа. И в самом диспуте крылось что-то странное. Он походил не столько на спор, сколько на соревнование двух чередующихся ораторов, лишь один из которых, Йелланд, говорил с глубоким возмущением. А то, что волновало Оливера, явно не имело никакого отношения к Йелланду. Руперт видел, что глаза Джо ярко блестят, будто она следит за необычайно долгим обменом ударами во время игры в теннис. Пальцы ее правой руки крошили булочку, и она, не сводя глаз со спорящих, отправляла мелкие кусочки в рот, забыв намазать их маслом. Он чувствовал, что кто-то должен вмешаться, но Стейвли сидел, не произнося ни слова, и неловкое молчание становилось все более гнетущим; тогда он сказал:
— Вероятно, мы все отнеслись бы к этому иначе, если бы страдали от какого-нибудь неврологического заболевания или от него бы страдал наш ребенок. Вероятно, только такие люди вправе судить о моральной обоснованности подобных экспериментов.
— Не имею ни малейшего желания говорить от их имени, — заявил Оливер. — Не я начал этот спор. Сам я не имею четко сформулированных взглядов ни за, ни против. Мои персонажи их имеют, но это совсем другое дело.
— Это отговорка! — воскликнул Йелланд. — Это же вы даете им высказываться. И порой их высказывания очень опасны. И вы неискренни, когда утверждаете, что вас интересовала только рутинная информация об обстановке в лаборатории. Мой молодой сотрудник рассказал вам такие вещи, о которых вообще не имел права говорить.
— Не могу же я контролировать то, что люди сами предпочитают мне сообщить.
— Что бы он вам ни сообщил, он теперь сожалеет об этом. Ему пришлось уйти с работы. А он был одним из самых способных моих сотрудников. Теперь он потерян для очень важного исследования и, возможно, вообще потерян для науки.
— Тогда скорее всего вам следовало бы усомниться в том, насколько он действительно предан науке. Между прочим, ученый в моем романе — человек, гораздо более симпатичный и сложный, чем, как мне представляется, вам удалось понять. Вероятно, вы читали верстку недостаточно внимательно. И конечно, возможно, что вы как бы накладывали свой образ — или то, что могло бы, как вы опасаетесь, быть воспринято как ваш образ — на созданный мною персонаж. Кстати, мне очень хотелось бы знать, как в ваши руки попала верстка романа. Распространение экземпляров верстки строго контролируется издательством.
— Не так уж строго. Не только в лабораториях есть подрывные элементы, они есть и в издательствах.
Джо решила, что настало время вмешаться.
— Я не думаю, — сказала она, — что кому-нибудь из нас нравится, когда приматов используют для экспериментов. Мартышки и шимпанзе слишком похожи на нас, чтобы мы относились к этому спокойно. Может быть, вам следовало бы использовать для ваших экспериментов крыс? Очень трудно испытывать сердечное расположение к крысам.
Йелланд устремил на нее взгляд, как бы оценивая, заслуживает ли подобное невежество хоть какого-то ответа. Оливер не поднимал глаз от тарелки. Йелланд сказал:
— Более восьмидесяти процентов экспериментов проводятся на крысах. И есть люди, которые испытывают сердечное расположение к крысам. Это исследователи.
Но Джо настаивала на своем:
— Все равно, некоторыми из тех, кто протестует, должно быть, движет искреннее сочувствие. Я не говорю о самых яростных, стремящихся к насилию, о тех, кому это доставляет какое-то извращенное удовольствие. Но ведь наверняка есть такие, кого искренне возмущает жестокость, и они стремятся ее остановить.