Безошибочно учуяв соответствующий момент, трубадур подмигнул
ученику, тот отложил лютню и поднял с земли шкатулочку, служившую для сбора
более существенных выражений признательности. Поколебавшись, он повел глазами
по толпе, потом отложил шкатулку и поднял стоявшее рядом средних размеров
ведерко. Маэстро Лютик ласковой ухмылкой одобрил сообразительность паренька.
– Маэстро! – воскликнула дородная женщина,
сидевшая на загруженном изделиями из ивовых прутьев возу с надписью «ВЭРА
ЛЁВЕНХАУПТ И СЫНОВЬЯ». Впрочем, сыновей не было видно, похоже, они занимались
тем, что активно транжирили нажитое мамашей состояние. – Маэстро Лютик, ну
как же ж так? Вы оставляете нас в неведении! Ведь же ж не конец баллады?
Пропойте-ка, что было дале-то?
– Песни и баллады, – поклонился артист, –
никогда не оканчиваются, милсдарыня, ибо поэзия вечна и бессмертна, ей неведомы
ни начала, ни концы…
– Но что было дале-то? – не сдавалась торговка,
щедро и звонко сыпанув монеты в ведерко, подставленное учеником. – Скажите
хотя б, ежели нет охоты петь. В ваших песнях вовсе не было имен, но мы же ж
знаем, что воспеваемый вами ведьмак – не кто иной, как известный всем Геральт
из Ривии, а чародейка, которая распалила в его грудях любовный, как вы поете,
жар, это не менее известная Йеннифэр. Что же до Неожиданного Дитяти, обещанного
и предназначенного ведьмаку, так это же ж Цирилла, несчастная княжна из
разрушенной напастниками Цинтры. Разве ж нет?
Лютик гордо и таинственно улыбнулся.
– Я пою о проблемах универсальных, благородная
благодетельница. Об эмоциях, кои могут быть уделом любого и каждого. Не о
конкретных лицах.
– Как же! – крикнул кто-то из толпы. – Всем
ведомо, что в песенках говорилось о ведьмаке Геральте!
– Да, да! – хором пискнули доченьки комеса Вилиберта,
отжимая мокрые от слез шарфики. – Спойте еще, маэстро Лютик! Как там было
дальше? Встретились ли наконец ведьмак и чародейка Йеннифэр? И любили ли друг
друга? А были ли счастливы? Мы желаем знать! Маэстро, ну маэстро же!
– Эй, вы там! – гортанно крикнул вожак группы
краснолюдов, тряся могучей, до пояса, рыжей бородой. – Дерьмо это, все
ваши княженки, чародейки, предназначения, любовь и прочие бабские бредни!
Потому как все это, с вашего, господин поэт, позволения, враки, то бишь
поэтский вымысел для того, чтобы поскладней было слезу выжимать. А вот военные
дела, навроде резни и грабежа в Цинтре аль битвы под Марнадалем и Содденом,
энти вы нам знаменито пропели, Лютик! Да, не жаль серебришком тряхнуть за такую
песню, сердце воина порадовавшую! И видать было, что не привираете ничуть, это
говорю я, Шелдон Скаггс, а я лжу от правды отличить умею, потому как я под
Содденом был и супротив напастников нильфгаардских стоял там с топором в руке…
– Я, Донимир из Тройи, – крикнул тощий рыцарь с
тремя львами на кафтане, – был в обеих битвах за Содден, да что-то вас там
не видел, господин краснолюд!
– Потому как не иначе обозы стерегли! – ответил
Шелдон Скаггс. – А я стоял на первой линии, там, где горячше всего было!
– Думай, о чем говоришь, бородач! – пошел пурпурными
пятнами Донимир из Тройи, подтягивая отягощенный мечом рыцарский пояс. – И
с кем!
– Сам-то думай! – Краснолюд хватил рукой по
заткнутому за пояс топору, повернулся к своим дружкам и ощерился. – Видали
его? Рыцарь поиметый! А еще герб нацепил! Три льва на щите! Два пердят, а
третий вонь пускает!
– Мир! Мир! – Седовласый друид в белом одеянии
властным голосом упредил готовую было вспыхнуть ссору. – Не дело,
милсдари. Не дело. Только не здесь, не под кроной Блеобхериса, дуба,
пережившего все споры и свары этого мира! И не в присутствии поэта Лютика,
баллады коего должны учить нас любви, а не пререканиям!
– Верно! – поддержал друида невысокий полный монах
с блестевшим от пота лицом. – Смотрите, а глаза не видят, слушаете, а уши
ваши глухи. Любови божеской нету в вас, ибо вы – аки бочки порожние…
– Коли уж о бочках речь, – запищал длинноносый
гном с воза, украшенного надписью «СКОБЯНЫЕ ИЗДЕЛИЯ. ИЗГОТОВЛЕНИЕ И
СБЫТ», – то выкатите еще одну, господа цеховые! У поэта Лютика, надо
думать, в горле першит, да и нам супротив возбуждения не худо б!
– Воистину аки бочки порожние, говорю вам! –
заглушил гнома монах, не давая сбить себя с панталыку и прервать
проповедь. – Ничего-то вы из Лютиковых баллад не уразумели, ничему не
научились. Не поняли, что баллады сии о судьбах человечьих вещали, о том, что
мы всего лишь игрушки в руках богов, а края наши – поля игрищ богов. Баллады о
Предназначении говорили, о предназначении всех нас, а легенда о ведьмаке
Геральте и княжне Цирилле, хоть и нарисованная на фоне недавней войны, всего
лишь метафора, творение вымысла поэтического, коий тому должон был служить,
дабы мы…
– Болтаешь, святой муж! – крикнула с высоты своего
воза Вэра Лёвенхаупт. – Какая такая легенда? Какое еще творение вымысла?
Уж кто-кто, а я Геральта из Ривии знаю, видела что ни на есть своими
собственными глазами в Вызиме, где он дочку короля Фольтеста расколдовал. А
потом и еще встречала на Купецком Тракте, где он по просьбе Гильдии забил
свирепого грифа, что на караваны нападал, и тем своим деянием многим жизнь
охранил. Нет, не легенда это и не сказки. Правду, истинную правду пропел нам
здесь маэстро Лютик.
– Подтверждаю, – проговорила стройная воительница
с гладко зачесанными назад и заплетенными в толстую косу волосами. – Я,
Райла из Лирии, также знаю Геральта Белого Волка, известного истребителя
чудовищ. Видала я также не раз и не два чародейку Йеннифэр, бываючи в Аэдирне,
в городе Венгерберге, где у нее жилье. Однако, что эти двое любят друг друга,
не знала.
– Но это обязано быть правдой, – заметила вдруг мелодичным
голосом прекрасная эльфка в горностаевом токе. – Столь прелестная баллада
о любви не могла быть неправдой.
– Не могла! – поддержали эльфку дочери комеса
Вилиберта и как по команде промокнули глаза шарфиками. – Ни в коем случае
не могла!
– Милсдарь волшебник! – обратилась к Радклиффу
Вэра Лёвенхаупт. – Любили они или нет? Вы-то уж наверняка знаете, как было
в натуре у ведьмака с этой Йеннифэр. Приоткройте нам тайну!
– Если песнь утверждает, что любили, – улыбнулся
чародей, – значит, так оно и было, и любовь эта проживет столетия. Такова
сила поэзии.
– Говорят, – неожиданно вступил комес
Вилиберт, – Йеннифэр из Венгерберга погибла на Содденском Холме. Там
сложили головы несколько чародеек…