Чудовище должно умереть - читать онлайн книгу. Автор: Николас Блейк cтр.№ 21

Я сделал героическое усилие, чтобы овладеть собой, и небрежно заметил:

— Нет, это не любовная переписка, Джордж. Не стоило вам давать волю своему односторонне направленному уму. — Что-то подтолкнуло меня продолжить: — Но я не буду читать вам мою рукопись, Джордж. Допустим, я ввел вас в свой рассказ — это очень огорчило бы вас, да?

Неожиданно в разговор вступил Карфакс:

— Не думаю, чтобы он себя узнал. Люди на это не способны, верно? Если только их не выводят в качестве героя, разумеется.

Восхитительно едкое замечание. Карфакс — такой ничтожный человечек — не ожидал услышать от него нечто подобное. Нечего и говорить, что смысл этой колкости ускользнул от толстокожего Джорджа, он и не ощутил ее жала. Мы начали беседовать о том, насколько широко писатели используют свои впечатления о реальных людях при создании вымышленных героев, и общее возбуждение прошло. Но во время его действия я испытал очень неприятный холодок. Надеюсь, я не слишком разошелся, обрушившись на Джорджа. Надеюсь также, что укромное местечко, где я храню свой дневник, действительно надежно: сомневаюсь, что замок удержит Джорджа, если он всерьез заинтересуется моим «манускриптом».

18 августа

Можете вы, предполагаемый читатель, представить себя в положении человека, способного совершить убийство, которое останется безнаказанным? Убийцу, который — увенчается ли этот акт, так сказать, устранения успехом или по какой либо неучтенной причине потерпит провал — должен проделать все так, чтобы не возникло ни малейших подозрений в том, что это был несчастный случай? Можете вы представить себя живущим день за днем в одном доме со своей жертвой, с человеком, чье существование — и без вашего знания о его бесчестии — есть проклятие для всех окружающих и оскорбление его Творца? Можете вы представить, как «легко» жить с этим отвратительным созданием и как быстро близкое знакомство с вашей жертвой вызывает презрение к нему? По временам он посматривает на вас с некоторым любопытством: вы кажетесь ему рассеянным и невнимательным, и вы отвечаете ему милой, машинальной улыбкой — машинальной, потому что, может, именно в этот момент вы прокручиваете в голове, вероятно, в сотый раз точное направление ветра, положение паруса и румпеля, которые приведут к его концу.

Вообразите себе все это, если можете, и тогда попытайтесь представить, что вам помешали, сбили с толку, остановили на полдороге самым простым способом. «Неслышный, назойливый голос», может, вы догадываетесь, добрый мой читатель, что я имею в виду. Благородная мысль, но неправильная. Поверьте, я не испытываю ни малейших угрызений совести относительно устранения Джорджа Рэттери. Даже если бы у меня не было никаких личных причин, сознание того, что он коверкает и превращает в сплошное мучение жизнь этого милого ребенка, Фила, было бы достаточным оправданием. Он уже убил одного драгоценного парнишку, я не позволю ему уничтожить другого. Нет, не совесть сдерживала меня. Даже не моя собственная природная мягкость. Это было гораздо более простое препятствие — не больше не меньше, как погода.

И вот я не знаю сколько дней жду у моря погоды, как какой-нибудь древний мореплаватель. (Думаю, что ожидание погоды — это симпатичный обряд, такой же старинный, как первое парусное судно, похожий на обряд дикарей, которые колотят в свои тамтамы, чтобы вызвать дождь или призвать урожай на свои поля.) Было бы не очень верно сказать, что я вымаливал ветер: случались ветреные деньки, но, к сожалению, слишком бурные: чуть ли не шторм с юго-западным ветром. Вот в чем проблема. Мне нужен такой день, когда дует достаточно сильный ветер, чтобы перевернуть плохо управляемую лодку, но не ураган, во время которого было бы откровенным преступлением вывести на воду судно с новичком. И сколько мне еще придется поджидать подходящей погоды? Не мог же я здесь навечно оставаться. Кроме всего прочего, Лена становилась беспокойной. По правде сказать, она начинает немного досаждать мне. Стыдно об этом говорить, она так ласкова и так хороша; но за последнее время несколько утратила былую живость; она начинает рассуждать легкомысленно, что не очень соответствует моему нынешнему настроению. Только сегодня вечером она сказала: «Феликс, не могли бы мы с тобой уехать куда-нибудь? Я устала от этих людей. Хочешь уехать? Пожалуйста!» Она проявляет необыкновенную настойчивость в этом отношении, и неудивительно: вряд ли ей очень приятно каждый день видеть Джорджа, что напоминает ей о том, как семь месяцев назад их машина сбила на дороге ребенка. Мне пришлось отделаться от нее туманными обещаниями. Она не очень мне нравится, но я не решаюсь порвать с ней, даже если бы хотел быть грубым, потому что она должна быть на моей стороне, когда во время следствия будет раскрыто мое инкогнито.

Хотелось бы, чтобы она снова стала той резкой, остроумной и волевой девушкой, какой была, когда мы познакомились. Тогда мне было бы гораздо легче ее предать, чем теперешнюю Лену, — и рано или поздно она поймет, что ее предают, используют как ключ к некоей моей проблеме, даже при том, что она никогда не узнает, что это за проблема.

19 августа

Сегодня получил любопытные сведения, проливающие свет на семейство Рэттери. Я проходил мимо гостиной, дверь в которую была приоткрыта. До меня донеслись приглушенные рыдания, но я собирался пройти мимо — в этом доме поневоле привыкаешь к подобным звукам, — как вдруг услышал резкий, повелительный голос матери Джорджа:

— Довольно, Фил, перестань реветь. Вспомни, что ты Рэттери. Твой дед был убит на войне в Южной Африке — его взяли в кольцо смертельные враги, они разрубили его на куски, но так и не могли заставить его сдаться. Подумай о нем. Тебе не стыдно плакать, когда…

— Но он не должен был… он… я не могу этого выносить…

— Ты все это поймешь, когда вырастешь. Возможно, твой папа немного вспыльчив, но в доме должен быть только один хозяин.

— Мне все равно, что ты говоришь. Он грубиян. Он не имеет права так обращаться с мамой… это несправедливо… Я…

— Прекрати, мальчишка! Немедленно замолчи! Как ты смеешь критиковать отца?!

— А ты сама? Ты тоже делаешь ему замечания! Я слышал, как вчера ты говорила ему, что это просто скандал — продолжать такие отношения с той женщиной и что ты…

— Довольно, Фил! Больше не смей говорить об этом ни со мной, ни с кем-либо другим, слышишь! — Голос миссис Рэттери был отрывистым и властным, но потом вдруг в нем появились нотки нежности. — Обещай мне, малыш, что забудешь все, что ты вчера слышал. Ты еще слишком молод, чтобы забивать себе голову всеми этими делами взрослых. Обещай мне.

— Я не могу обещать забыть об этом.

— Не изворачивайся, дитя мое. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

— Ну ладно, обещаю.

— Так-то лучше. А теперь, видишь на стене саблю твоего деда? Сними ее, пожалуйста.

— Но…

— Делай то, что я тебе говорю. Вот так. А теперь дай ее мне. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для своей старой бабушки. Встань на колени и держи эту саблю перед собой… Вот так. И поклянись, что бы ни случилось, ты всегда будешь свято хранить честь семьи Рэттери и никогда не опозоришь имя, которое носишь. Что бы ни случилось. Понимаешь?