Фартовый чекист - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Сухов cтр.№ 12

Но психовать должность не позволяла. Командир и большевик не имеет права на истерики. Люди должны видеть, что за ним правота и сила. Потому Сидорчук мог всего лишь холодно отчитать провинившегося, буркнуть сердитое замечание, пригрозить взысканием. Иногда он не имел формального повода даже для этого. Сегодня был как раз такой случай. Все шло не так, и никто ни в чем не был виноват.

Сначала этот бестолковый бухгалтер с многочисленным потомством и без царя в голове, потом дом, в котором он шесть лет назад оставил немалые ценности, принадлежащие республике. Именно Егор Тимофеевич отвечал за них головой. Собственно, кому еще? Никого из тех людей, кажется, не осталось. Постнов пропал, Яков, который, собственно, принимал и сдавал ценный груз, погиб во время кронштадтского мятежа, остальные тоже рассыпались кто куда. Сидорчук даже не знал, как звали тех ребят из отряда. Так что спрос будет с него, и нечего себя обманывать. Просто нужно сделать все, чтобы вернуть ценности. А как?.. На этот вопрос никакой мудрец не даст ответа. А тут еще команда подобралась такая, что без слез не взглянешь.

Егоров все время молчит, и что у него там с мотором, сам черт не разберет. Чуднов стрелок первоклассный, а как понадобилось пальнуть, так он носом в землю. Ну а Ганичкин – это уже отдельная песня. Мало того что затесался, куда ему не следует, так он еще и самостоятельность развил такую, что руки ему обрубить хочется.

Сидорчук злился еще больше оттого, что понимал – не прояви Ганичкин инициативы, ночевать им пришлось бы в автомобиле или на свежем воздухе. Не платить же в самом деле господину Кормилицыну за номера с рестораном. Если бы Егор Тимофеевич имел всю полноту революционной власти, он бы навел укорот всем этим нэпманам, вылезшим из щелей, кровососам, которые с воодушевлением бросились выжимать соки из трудящихся людей, как они привыкли делать это сотни лет.

Пока Сидорчук беседовал с Барановым, Ганичкин умудрился разговориться с соседом, пожилым учителем географии, который жил вместе с престарелой мамашей в особнячке на три комнаты через два дома от Баранова.

Он с большой охотой согласился приютить у себя путешественников, но сразу извинился:

– Удобств вам не предложу. Живем мы, простите, скудно. Спать придется на полу, прямо скажу. И из разносолов – только картошка. Что же, времена такие. В бакалее продукты любые, аж глаза разбегаются, окорока, вино. А у меня порой и хлеба нет. В школе жалованье задерживают, да и смешное оно! Вы не подумайте, я не жалуюсь, неудобно просто.

– Удобно – неудобно! – буркнул Сидорчук. – Мы не дворяне, чтобы на это смотреть. Было дело, жмыхом питались и на голой земле спали. Так что под крышей – это уже хорошо. Вы лучше скажите, не шалят здесь у вас? Ну, по ночам? Вас, кстати, как звать-величать?

– Талалаев Иван Петрович, – представился учитель. – А по ночам у нас спокойно. Вот разве что соловьи… – улыбнулся он. – Но от них на душе даже хорошо становится. Всплывают, знаете ли, такие моменты из жизни, каких уже и вспомнить не чаял. А если вы интересуетесь насчет бандитизма, то этого пока не замечалось. В году восемнадцатом-девятнадцатом тут и правда такое творилось!.. Видно, тогда всех лихих людей и выбили. Сейчас-то у нас тихо.

– И что ж тут в девятнадцатом творилось, Иван Петрович? – спросил Сидорчук. – Рассказать можете? Вот, например, что вы знаете про соседей ваших? Через два дома женщина одна жила. Дворянских кровей…

Иван Петрович замялся, отвел глаза.

– Творилось, да, – сказал он, неловко потирая ладони, точно на морозе. – Красные, белые, бандиты… И соседка проживала, такая высокая женщина. Я, впрочем, плохо ее помню. В конце восемнадцатого я с матушкой уехал в деревню. У меня там брат учительствовал. Я попробовал обосноваться там, хозяйство завел. Здесь, простите, голодно было очень. Да и опасно. Вот мы с матушкой и уехали на время.

– А чего же вернулись?

– Так тут целая цепь причин, Егор Тимофеевич, – вздохнул Талалаев. – Брат помер, царствие ему небесное. Мы в деревне люди чужие, к хозяйству не приучены, да и не приняли нас местные, косились все время. Неуютно там было матушке. Вот и вернулись. Теперь-то жизнь налаживается. Со средствами пока туго, но перебиваемся. Ничего, живем помаленьку.

– Ну а кто-нибудь здесь может что-нибудь рассказать? – уже с раздражением спросил Сидорчук. – Кто-то ведь жил тут все эти годы?

– Наверняка найдутся такие, Егор Тимофеевич, – поспешно ответил Талалаев. – Только я тут, увы, вам не советчик. Плохо, видите ли, знаю соседей. Совершенно не хватает времени на общение. Школа, за матерью ухаживать надо. Да вы поспрашивайте сами. Обязательно отыщутся, так сказать, очевидцы.

Больше из него ничего не удалось выудить. Тревожить других соседей Сидорчук не стал, рассудив, что утро вечера мудренее. Гости отужинали вареной картошкой и морковным чаем и стали устраиваться на ночлег в большой, почти пустой комнате с выцветшими обоями. На город опустилась ночь. Из-за духоты пришлось отворить все окна, и тогда в вишневом саду принялись наяривать песни соловьи. Они заливались на все лады так, что звенело в ушах. От раздражения, жесткой постели, соловьиного ора Сидорчук так и не сумел заснуть, плюнул и в одном нижнем белье вышел на крыльцо.

Черная майская ночь накрыла спящие дома. В кромешной тьме светились только звезды в небе и кипенно-белые сады на земле. Одуряющий запах вишневых соцветий плыл над улицей. Заливались соловьи. Сидорчук оперся на перила и стал смотреть на спящий город. Мысль о Постнове не давала ему покоя. Если тут побывали белые, то все могло обернуться хуже некуда. Николай жил тут инкогнито, никаких подтверждений его большевистского прошлого при нем не имелось, но белые тоже не дураки, могли раскусить. Да и соседство той ненадежной дамочки давало повод так думать.

Но даже смерть от руки золотопогонника – это, если подумать, только цветочки. Сидорчук отлично понимал подоплеку своей миссии. Коллегия ГПУ, Зайцев, да и люди, которых Егор получил в помощь, все были уверены в том, что Постнов попросту смылся с бриллиантами. Предал товарищей, дело революции и сбежал, прихватив народные ценности и эту дворянскую стерву. Захотел красивой жизни! Ну что ж, бывает и такое.

Сидорчук знавал людей, которые ломались, забывали главную цель, меняли все на сладкий кусок, на блестящую мишуру. Особенно нелегко стало сейчас, когда выползли эти недобитки с перстнями на пальцах, с бумажниками, с ресторанами, в которых рекой льется шампанское, гремят пошлые, разухабистые песенки. У слабого человека запросто может закружиться голова.

Но Постнов не был слабым! Сидорчук точно знал, что этот человек сделан из железа и кремня. Именно на Николая Ростиславовича Егор мог положиться в первую очередь. Он считал, что знал его как облупленного. Или нет?..

Сидорчук скрипнул зубами и что есть силы сжал перила. Старое дерево жалобно скрипнуло.

«Ну что же, – подумал Егор Тимофеевич. – Если оно так, то сам первый влеплю ему пулю. Как старый товарищ».

Сидорчук понял, что главная причина его бессонницы и плохого настроения – как раз вот эта заноза, мысль о предательстве старого друга. Слишком тяжело было тащить на себе эту тяжесть – подкашивались ноги.