Старик и ангел - читать онлайн книгу. Автор: Александр Кабаков cтр.№ 5

Этому предшествовали его странные и даже страшные действия.

Однажды вечером старый Юрасов пришел пьяный, что было совершенно обычно и происходило ежевечерне. Но на этот раз он пришел не один, а с незнакомым дядькой тоже в полушубке. Оба, немного покачиваясь и оступаясь, сразу прошли к сарая2 м, где Юрасов с трудом, отставив деревяшку в сторону, встал на колени и поцеловал свиней в морды, а потом поднялся и пошел в дом. От сараёв же немедленно раздался страшный визг на весь двор, а спустя десять минут дядька уже вышел со двора и исчез неизвестно куда, как и полагается убийце. В самом по себе убийстве свиней не было ничего особенного, их убивали каждый год и заводили новых поросят, а свинину продавали на рынке. Предварительно мясо разделывали на общей кухне, куда в этот день Зигнатулины и Коганы не заходили, а потом, ночью, младшие Зигнатулины мыли всю кухню горячей водой с едко пахнущим хозяйственным мылом. Но на этот раз все было ненормально и страшно: и то, что Юрасов стоял в навозе на коленях, целуя свиные морды, и незнакомый мужик, и неправильное время убийства, и то, что мясо не начали тут же разделывать топором и большими ножами. Юрасов же, громче обычного стуча деревяшкой, вошел в свою комнату, откуда немедленно раздался крик еще более отчаянный, чем перед этим от сараёв. Через пять минут Юрасов вышел, держа в руке небольшой солдатский мешок, с которым когда-то пришел с войны, и пошел к дверям, ведущим из коридора во двор. Жена его, Надька Юрасова, сильнее растрепанная, чем всегда, и в одной рубахе на голое желтоватое тело, бежала следом и кричала не понять чего. Юрасов, не отвечая, вышел во двор, доковылял до угла барака, оттуда громко сказал «я еще пожить хочу!», как будто его убивали, и скрылся навсегда. А Надька распродала на рынке свинину, сохраненную в том же сарае на больших кусках льда в соломе, устроилась на работу в вохру института, который стоял за кирпичным забором, отделявшим его от парка, и стала одна кормить двоих младших, а старшего, Вовку, отдала в ремесленное. В бараке все женщины говорили, что Юрасов, подлюга, ушел к шалаве, а мужчины не говорили ничего, только сильнее хмурились.

Вспоминая этот уход к шалаве и визжавших свиней, Сергей отвлекся от слов Сенина насчет отца, но потом, проснувшись среди ночи, вспомнил их и уже не спал до утра, смотрел в окно, за которым все больше расползался над погасшей надписью про сберкассы и соседним, таким же семиэтажным, домом розовато-серый рассвет. Он никак не мог понять, ушел ли отец к шалаве или просто в семье не живет.

Утром, допивая какао с бежевыми морщинистыми пенками молока, он сказал, что хочет в лесную школу. На удивленный вопрос Сенина «зачем?!» ответил, что хочет вылечиться от туберкулеза, потому что от туберкулеза можно умереть, и что в лесной школе, он слышал от ребят, хорошо и даже есть кружок фотографии, в котором можно получить на время узкопленочную «Смену» и фотографировать что захочешь, а увеличитель тоже казенный.

И через два дня отчим сам отвез Сергея в лесную школу, ехали на электричке и автобусе.

С тех пор Сергей дома не жил.

В лесной школе он сначала действительно очень увлекался фотографией, но потом учитель физики и математических предметов Дмитрий Миронович заметил, что у Сергея Сенина большие способности к этим наукам, и стал с ним заниматься отдельно, после уроков, так что Сергею стало не до фотографии, да и интерес к ней ослабел. А вот решать задачи по алгебре, геометрии с тригонометрией и физике он очень полюбил, курс средней школы по всем этим дисциплинам прошел к седьмому классу и сосредоточился на русском языке и литературе, по которым еле вытягивал тройки ввиду абсолютного безразличия к тому и другому. Он никак не мог понять, почему надо писать слова совершенно по-иному, чем они звучат, и какой интерес в обычных и рифмованных рассказах о жизни никогда не существовавших людей, об охоте, балах — он не мог представить, что это такое — и всюду пролезавшей любви. Смысл ее был ему не ясен и никак не связывался ни с уходом Юрасова к шалаве, ни с отношениями между матерью и Сениным и рождением брата Игоря, ни с тем, о чем мальчишки говорили после отбоя и чем занимались под одеялами и в туалете. Все эти вполне бытовые вещи Сергей принимал, как и прочие бытовые вещи — как суп из капусты и тощие биточки в столовой в сочетании с большими кусками положенного больным детям сливочного масла, как до этого жизнь в бараке и утренние очереди перед дворовыми сортирами… Это были неприятные, даже противные, но неизбежные части существования. Девочек он недолюбливал, чувствуя в них как раз большой интерес ко всей этой суете, которую они называли «глупостями», когда жаловались на обжимания мальчишек воспитательнице Зое Павловне. Про воспитательницу мальчишки во дворе нараспев читали стишок «Зоя, Зоя, кому давала стоя…», за что, после доносов девочек, подвергались самым суровым наказаниям…

В общем, все это было Сергею Сенину не только неинтересно, но, прямо скажем, отвратительно и напоминало о визге убиваемых юрасовских свиней. То ли дело квадратные и более высоких степеней уравнения и проекции геометрических тел на плоскость, то ли дело векторы сил или хотя бы законы сложения колебаний разной частоты — красиво, чисто, спокойно. И не имеет никакого отношения к редко и плохо мытым туалетам, к стихам про Зою, к Сенину, который сейчас, вероятно, спит с матерью, закинув руку за голову и открыв волосы под мышками.

Дмитрий Миронович удачно похлопотал, и Сергея — к этому времени на его рентгеновских снимках уже не было никаких затемнений — после седьмого класса взяли в специальную школу при том самом знаменитом институте, где студенты были все математические гении, а преподавали сплошь академики. Институт этот располагался в том же ближнем пригороде, где в бараке прошло детство Сергея, там же было общежитие, в котором жили студенты, школьники и даже некоторые преподаватели, там поселили и Сергея Сенина. За три месяца он получил в этой школе аттестат — даже с четверками по русскому и литературе, преподаватели там по всем предметам были выдающиеся, умели натаскивать, если нужно, — и стал студентом.

Он уже несколько лет был круглым сиротой.

Обычно мать и Сенин приезжали к нему в лесную школу раз в неделю, но однажды, когда Сергей был в пятом классе, Сенин приехал один и сказал, что мать приболела. На следующей неделе не приехал никто, а Сенин позвонил по телефону директору, попросил в качестве исключения позвать ученика Сенина Сергея и сказал, что мать в больнице… Потом приехал через месяц, сказал, что мать еще в больнице и хочет видеть Сергея. Его отпустили из школы на два дня. Он стоял у материной кровати и с удивлением смотрел на худую как скелет старую женщину с желтой кожей, редкими, разбросанными по подушке волосами и обтянутым костяным лбом. Мать молча держала его за руку, а Сенин сидел рядом с матерью на краю кровати и тоже молчал.

После смерти матери Сенин приезжал сначала раз в месяц, потом все реже и со все более сильным запахом водки, а потом перестал приезжать вовсе. Сергея отпустили из школы одного — парень уже перешел в шестой класс, и он за полдня добрался до дому. Дверь в квартиру была открыта, Сенин лежал на диване вниз лицом и спал, хотя была середина рабочего дня, а на кухне, пол которой был почти сплошь уставлен пустыми бутылками, толстая девушка в сатиновом рабочем халате кормила Игоря картошкой, пожаренной с колбасой, — внимательно смотрела, как мальчик ест. Она спросила: «Ты Сергей?» — и предложила: «Картошку будешь?» Сергей отрицательно покачал головой и молча вышел, захлопнув за собой входную дверь…