Бумажный домик - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Малле-Жорис cтр.№ 26

— Что ты делала вчера, дорогая?

— Обедала у П…

На мамином лице огорчение:

— Дорогая! Я ведь не сказала тебе! Ах! Я должна была…

— Да в чем дело, мама?

— Представь себе, две недели назад я виделась с П., у нас был довольно обстоятельный разговор, и я убедилась, что…

— Что?

— Что он не истинный платоник!

— Мари, — говорит мадам Жозетт, — была самая умная. Изабелла самая красивая.

— А вы, мадам Жозетт?

— О! Я… Я самая тихая.

Сага мадам Жозетт разворачивается медленно, неделя за неделей, иногда в ней мелькнет проблеск истинной поэзии. Порой я вдруг чувствую ожидание, надежду, а порой — лишь долгое смиренное молчание, мрак, окутавший душу, что она принимает с рабским терпением. Вот уже пятнадцать лет, с тех самых пор, как я стала лечить у нее волосы, она разматывает передо мной тонкую серую нить своей жизни. Но в этом сером столько оттенков!

— На каникулы мы ездили к дяде, в Ланды. Там края колодцев на уровне земли прикрывают решетками от детей и животных. Но иногда про решетки забывают, а может, Белла сама снимала их, точно не скажу. В общем, она раскачивалась над этими колодцами, опираясь только на локти и спустив ноги вниз, в эту дыру, к самой воде. Так и качалась: взад-вперед, взад-вперед. Сами понимаете, я умирала от страха и подойти к ней боялась, вдруг упадет, а она хохотала, запрокинув голову: «Боишься! Боишься!» И правда, я боялась. А еще она взбиралась на стену монастырской часовни: «Меня обидели! Я брошусь отсюда». Внизу толпились сестры: «Изабелла! Мы вас умоляем!» А я твердила ей: «Когда-нибудь ты на самом деле упадешь! Вот увидишь».

Изабелла теперь модистка в Туре. У нее три дочери, прехорошенькие. Она дважды разводилась, но «все так же весела», рассказывает мадам Жозетт. Когда я приехала в Тур прочесть лекцию, мне вдруг захотелось повидаться с Изабеллой. Потом я подумала — зачем? Она наверняка больше не качается над колодцами.

— О! Вы вряд ли нашли бы ее, — говорит мадам Жозетт. — У нее такие причуды. В прошлом году я, например, вдруг узнаю от одного нашего знакомого, который оказался в Туре проездом, что она ни с того ни с сего, никого не предупредив, взяла и уехала на Кубу.

— На Кубу?

— Да, на Кубу. А когда я написала ей, потому что мне хотелось знать, что она думает о положении на Кубе (как вы знаете, я очень интересуюсь этими вещами), она мне ответила, что, мол, была там в потрясающих пещерах, а вход в них прямо с ананасового поля, и очень довольна, что увидела это, она никогда не верила, что ананасы растут прямо на земле, а не на деревьях. Это все, что она видела на Кубе — ананасы! Вы представляете?

А ведь может статься, что Изабелла, модистка из Тура, до сих пор раскачивается над колодцами в Ландах.

— И все же, — твердит мадам Жозетт, — как можно увидеть на Кубе одни только пещеры и ананасы, когда существует столько проблем, когда…

Конечно. Мадам Жозетт жаждет информации, объективной и полной, и это прекрасно. Но и ананасы — это тоже прекрасно. И пещеры тоже. Кто в детстве не мечтал о пещерах? Да, верно, увидеть одни ананасы — это маловато… А если не увидеть их совсем? Нет, их надо тоже увидеть. В этом главная трудность. Я все время кручусь вокруг этой проблемы. Мы столько болтали о красоте мира, оправдывая несправедливость, что в конце концов стали стыдиться этой красоты. Как объяснить детям — я не случайно возвращаюсь вновь и вновь к детям, ведь, чтобы разговаривать с ними, я должна для себя все прояснить до конца, — что мы принадлежим к двум мирам, и к миру иному принадлежим через мир земной, а не вопреки ему, как научить их радоваться жизни, не впадая в беспечность, привить им любовь к земной красоте и поэзии и в то же время заставить почувствовать, что рядом с такой красотой существует столько страдания?

Меня удивляет и восхищает эта незнакомая женщина, которой взбрело в голову слетать на Кубу, и вот она летит, и возвращается, и в восторге, потому что ей наконец-то удалось рассеять сомнения и своими глазами увидеть, что ананасы растут на полях, прямо из земли, как артишоки. Может быть, в детстве она загляделась на красочную обертку от шоколада («Колониальные товары. Сбор ананасов на Гваделупе»), или ей запомнилась картинка в учебнике географии, но уверенности у нее не было, сомнения оставались: детям легко заморочить голову, и живая природа так непохожа на аккуратные, раскрашенные в три-четыре цвета географические карты… А теперь, в сорок три года, она знает, она видела чудесные сталактиты в глубине земли и ананасы на ее поверхности, и это ей, Изабелле, качающейся над колодцами, Изабелле, взбирающейся на монастырские стены, кажется самым важным, важнее, чем аграрная политика, чем борьба с неграмотностью, чем свобода слова на Кубе, чем все то, что волнует мадам Жозетт: вот уж кто вернулся бы напичканный сведениями, с полными чемоданами таблиц и статистических данных. Изабелла восхищает меня, но и огорчает. Как сохранить в себе детскую чистоту взгляда, не впадая при этом в ребячество, экстравагантность, эстетизм? Как, ратуя за мировой прогресс, накапливая знания, участвуя в борьбе, не утратить способности удивляться, способности к бескорыстной радости и не жалеть о том времени, которое ты отдашь этой радости, этому удивлению?

Я делаю попытку сочетать поэзию и информацию, предлагая детям послушать взятую взаймы пластинку с очень красивой, эпически распевной, в духе Гюго, кубинской песней с таким припевом: «Alfabetisar, alfabetisar…» [8] Но Полина выражает самые серьезные сомнения в здравомыслии народа, который поет о своей радости учиться читать.

— Лично я прекрасно бы обошлась без всякого чтения, — заявляет она. — С меня вполне хватит одного рисования. Мне никогда не хотелось учиться! Неужели надо устраивать революцию ради того, чтобы учиться писать?!

— Тебе бы тоже захотелось, если бы тебе не позволяли, — вставляет шпильку Альберта, в которой сильно развит дух противоречия.

— А разве там детей в школу не пускают?

— Пускать-то пускают, но самих школ нет, или они очень далеко от дома, или дети должны работать на полях, или…

— И из-за этого бывают революции?

— Как когда. Для революции существует множество причин.

— Мам, а что такое революция?

Альберту, которая видела баррикады возле школы, тоже интересует этот вопрос:

— Мам, а революция — это грех? А война — это грех?

Венсан, который охотно прибегает к цитатам и чувствует себя всегда уверенно в области теологии:

— Конечно. Об этом говорится в Библии. Не убий. И у апостола Павла тоже что-то есть на эту тему, по-моему, там, где он говорит, что надо подчиняться королям и президентам.

— Ну а если сам президент приказывает тебе: «Вперед!» — и ты обязан воевать, тогда ты волен убивать, а весь грех — на президенте.