Армянские военачальники задвигались, запереглядывались, но смолчали. Один лишь Силиков не сдержался, обронил: «Чор!»
[158]
— Задачи будут таковы, — продолжал Кирилл. — Отдельная Кавказская армия, можно сказать, задачу свою выполнила — османы разбиты. И теперь большая её часть уйдёт на север — генерала Маркова ждут с подкреплением. И вот как раз Армянский корпус…
— …Армия, — перебил его Назарбеков и обвёл взглядом коллег. — Да, господа?
Все молча закивали.
— Превосходно, — Авинов тоже кивнул и продолжил: — Вот как раз Армянская армия и восполнит уход Отдельной Кавказской, усилив своими частями гарнизоны фортов, пограничную стражу, жандармерию. Короче говоря, вы будете призваны защитить отвоёванные земли и уберечь здешних жителей. Кому как не вам, родным им по крови, поручить это!
— А не забывает ли генерал Корнилов о волеизъявлении армянского народа, — медленно проговорил Озанян, — избравшего путь независимости?
— Верховный правитель не принимает его в расчёт, — холодно ответил Кирилл, — и никому не позволит растаскивать Россию на уделы. Тем более что армянский народ никто и не спрашивал — дашнаки решили за него, хлопоча за отделение от России. Кто им дал право на самостийность?
— Баршовики!
[159]
— каркнул Арамян.
— Большевики — политические бандиты, — парировал Авинов, — предатели Родины и ставленники кайзера! Господин генерал имел в виду «Декрет о праве народов на самоопределение»? А можно ли доверять вору, устанавливающему закон? Можно ли вообще договариваться с преступниками, не становясь при этом соучастниками?
— Пах-пах-пах! Надо же…
— Вам бы подискутировать на эту тему со Нждэ-хмбапетом,
[160]
— криво усмехнулся Озанян.
— Гарегин Нждэ, — прохладным тоном сообщил Авинов, чувствуя потаённое злорадство, — окружён войсками генерала Эрдели и в настоящее время торгуется насчёт условий сдачи в плен. Хотя, скорее всего, уже сторговался.
Андроник Озанян выглядел несколько обескураженным, как тот игрок, который вдруг обнаруживает, что козырей на руках не осталось.
— Можно, я дополню сказанное уже не от чьего-то имени, а от себя самого? — поднял руку Кирилл. Получив согласие, он заговорил: — Беда не в том, что самочинная Республика Армения отделится от России, а в ином. Если мы уйдём отсюда, то тут же явятся турки и большевики, чтобы поделить земли, которые армяне считают своими.
— Мы сможем и сами отстоять свободу! — резко сказал Озанян. — И это уже доказано в недавних боях — турки бежали!
— Турки не бежали, — морщась, проговорил Назарбеков, — они отступили, получив приказ отходить. Когда русские разбили османов под Эрзинджаном и Эрзерумом, перед ними открылась вся Анатолия — маршируй хоть до Стамбула! Вот ту пару дивизий, что продвигалась на Ван, и развернули обратно, надеясь хоть как-то прикрыться остатками войск.
Воцарилось недолгое молчание.
— Господа, — тихо сказал Авинов, — я вас прекрасно понимаю, но не сочувствую. Мои предки были новгородцами, они жили в большом, богатом и свободном государстве, а потом его подмяло под себя Московское царство. Что ж мне теперь, тоже биться за независимость Господина Великого Новгорода? Ну бред же!
Генерал Назарбеков поднял руку, прекращая прения, и подозвал Оган-апера. Тот живо притащил гранёные стаканы и разлил по ним густое душистое вино. Первым, на правах хозяина, слово взял старый Шугунц.
— Да снизойдёт на нас добрый свет… — сказал он торжественно, поднимая стакан. — Да приведётся нам видеть освобождение наших детей от вражьей сабли… Да настанут дни здоровья и щедрого изобилия… Ниспошли нам свои блага, — и Оган-апер поднял свою седую голову к ердику.
Вторым сказал тост полковник Силиков. Путая два языка, он произнёс:
— Дружба лучше калмагал. Хменк, хаспада!
[161]
Все потянулись чокнуться — дробно зазвенело стекло. Кирилл выпил до дна, в животе у него потеплело. И на душе тоже.
Утром чета Шугунц провожала Авинова-хмбапета, снабдив его на дорогу лавашем и сыром.
— Будет жажда — пей, — сказал Оган-апер на прощание. — Да не убудет силы в твоей руке!
[162]
Кирилл поклонился старому и запрыгнул в кабину. Бравые текинцы уже выглядывали из-под брезентов, покрывавших кузова грузовиков: скоро там? И вот заворчали двигатели «автанабилов», выводя пятитонки на ямистую дорогу.
Ближе к полудню «Бенцы» выехали на восточный берег озера, туда, где вода плескала о причалы с единственным полурассохшимся паромом и большими лодками-киржимами,
[163]
готовыми доставить на острова. Именно здесь, на берегу, следовало ожидать знаменательной встречи — с юга сюда подтянется Армянский корпус, ядро будущей армии, а с востока должен будет явиться генерал Эрдели с обозом, кое-что наскрёбший по сусекам военных складов в Тифлисе и Карсе.
Доезжать до города Ван ни у кого охоты не было — два года назад турки сожгли его, истребив жителей. Наверное, потому его и прозвали Армянской Москвой.
— Погуляем? — предложила Нвард, вдыхая свежий воздух, словно приправленный солью и снегом.
Кирилл оглянулся — берег был пустынен, лишь поодаль, на одном из киржимов, шла возня. Рыбаки вроде. По северному окоёму небес кружил гидроплан, то ли М-5, то ли М-9. Свой.
— Погуляем, — согласился Авинов и предложил даме руку.
Они зашагали по хрусткому песку, молчали каждый о своём и наслаждались покоем. Кирилл сжимал в руке холодные пальчики девушки — пальчики нежно царапали ему ладонь, сжимаясь и разжимаясь, а он всё пытался укрыть их и согреть.
Мысли текли неторопливо и вольно. Авинову вспоминалась Даша Полынова. Боль при этом воспоминании не терзала душу в присутствии Нвард, но и не покидала вовсе. Рана всё не заживала, а соль сыпалась и сыпалась…
Он продолжал любить несносную, невозможную Дашку, а все попытки забыть её оканчивались тем, что коварная память подсовывала всё новые и новые детали из прошлого. Картины минувшей жизни вставали перед Авиновым живо и ярко, рождая прилив тоски, вгоняя в отчаяние. Хотеть невозможного, возвращать необратимое — это так трудно. А Нвард… Ему хорошо с нею. «Одалиска» любит его по-настоящему, она счастлива принадлежать ему душой и телом, вот только взаимности маловато. Он нежен, заботлив, добр с «Нвард-ахчи», но не более. И девушка чует это, недаром она сказала вчера ночью: «Горячее сердце обязательно зажжёт другое!». Другое, надо понимать, это его, холодное… Занятое.