Войдя внутрь, я припомнил, как ребенком много раз терялся в
этом лабиринте. Дом Всевидящих веками копил произведения искусства, и коллекция
была столь обширна, что внутри самого лабиринта имелось несколько путей; через
туннель, огромную спираль и что-то похожее на старый вокзал, прежде чем вернуть
обратно, окунув в следующий поворот. Как-то раз я несколько дней проблуждал
здесь, пока наконец меня не обнаружили ревущим перед коллекцией синих башмаков,
приколоченных к доске.
И вот я снова шел по нему, неторопливо разглядывая старые
монструазности, а также некоторые новые. Впрочем, сюда же затесались и
поразительно красивые вещи, такие, как огромная ваза, будто вырезанная из
цельной глыбы огненного опала, а еще набор старинных глазурованных мемориальных
табличек из какой-то отдаленной Тени, смысл и назначение коих не мог вспомнить
в семье никто. Я предпочел не срезать угол галереи и осмотрел то и другое:
таблички мне особенно нравились.
Подойдя к огненной вазе и разглядывая ее, я насвистывал
старую мелодию, которой научил меня Грилл. Мне показалось, будто я слышу тихий
шорох, но, взглянув туда-сюда по коридору, никого поблизости я не обнаружил.
Почти сладострастные изгибы вазы молили о прикосновении. В детстве мне всегда
запрещали это делать. Я медленно протянул левую руку и положил ее на вазу. Она
оказалась теплее, чем я ожидал. Я скользнул рукой по поверхности. Застывшее
пламя.
— Привет, — пробормотал я, вспоминая приключение,
которые мы с ней разделили. — Сколько лет, сколько зим..
— Мерлин? — послышался тихий голос.
Я сразу отдернул руку. Казалось, заговорила сама ваза.
— Да, — отозвался я. — Да.
Снова шорох, и легкая тень шевельнулась в кремовом
углублении, над пламенем.
— Тс-с, — произнесла тень, вырастая.
— Глайт? — спросил я.
— Да-с-с.
— Быть не может. Ты ведь мертва уже много лет.
— Не мертва. С-спала.
— Я не видел тебя с тех пор, как был ребенком. Ты была
ранена. Исчезла. Я думал, ты умерла.
— Я с-спала. Я с-спала, чтобы зарос-сли раны. Я
с-спала, чтобы забыть. Я с-спала, чтобы вос-становить с-себя.
Я протянул руку. Потертая змеиная головка поднялась выше,
легла мне на предплечье, и змея поползла, обвивая мою руку.
— Ты, несомненно, выбрала изысканную спальню.
— Я знала, что горш-шок — твое любимое мес-сто. Я
знала, что, ес-сли подош-шду достаточно долго, ты с-снова придеш-шь с-сюда,
чтобы выразить с-свое вос-схищение. Я знала, что вос-стану во вс-сем блес-ске,
дабы приветс-ствовать тебя. До чего же ты вырос-с!
— А ты почти не изменилась. Чуть похудела,
пожалуй… — Я осторожно погладил ее голову. — Приятно сознавать, что
столь почитаемый семейный призрак по-прежнему с нами. Ты и Грилл, да еще Кергма
сделали мое детство куда счастливее, чем оно могло оказаться.
Глайт вытянула голову и носом погладила мне щеку.
— Твой вид с-согревает мою холодную кровь, дорогой
малыш-ш. Ты далеко с-странс-ствовал?
— Да. Очень.
— Как-нибудь ночью мы будем ес-сть мыш-шей и леш-шать у
огня. Ты с-согрееш-шь мне блюдс-се молока и расскажеш-шь о с-своих
похош-шдениях с-с той поры, как покинул пределы Вс-севидящих. Мы поищем
мозговых кос-стей для Грилла, ес-сли он по-прежнему…
— Сейчас он, похоже, служит моему дяде Сухаю. А как
Кергма?
— Не знаю. Это было так давно.
Я прижал ее к себе, чтобы согреть.
— Спасибо, что ты ждала здесь в своем долгом сне, дабы
поприветствовать меня.
— Это больш-ше, чем дружелюбие и приветс-ствие.
— Больше? Что же тогда, Глайт? Что это значит?
— Мне ес-сть что показать тебе. Идем.
Она мотнула головой. Я последовал в указанном направлении —
туда, где коридоры расширялись. Я ощущал, как Глайт дрожит на моей руке, время
от времени чуть слышно мурлыча.
Вдруг голова ее поднялась напряженно и стала слегка
покачиваться.
— Что случилось?
— Мыш-ши, — произнесла она. — Мыш-ши близко. Я
долш-шна поохотитьс-ся… пос-сле того, как покаш-шу тебе… это. 3автрак…
— Если ты хочешь сначала поесть, я подожду.
— Нет, Мерлин. Ты не долш-шен опоздать, что бы ни…
привело тебя с-сюда. Что-то ваш-шное в воздухе. Позш-ше… пирш-шес-ство…
паразиты…
Мы вступили в широкую и высокую часть галереи, освещенную
небесным светом через стеклянную крышу. Четыре большие части металлической
скульптуры — в основном бронза и медь — асимметрично располагались вокруг нас.
— Дальш-ше, — сказала Глайт. — Не здес-сь.
Я повернул направо за следующий угол и двинулся вперед.
Вскоре мы подошли к очередному экспонату — на этот раз походившему на
металлический лес.
— Потиш-ше теперь. Потиш-ше, дорогой демончик.
Я остановился и принялся изучать деревья — светлые, темные,
ясные, тусклые. Железные, алюминиевые, латунные — хороши. В те давние годы,
когда я последний раз приходил сюда, ничего подобного не было. Не удивительно.
Другие места тоже немало изменились.
Я зашагал вдоль леса.
— Теперь. Здес-сь. Поверни. Обратно.
Я зашел в лес.
— Дерш-шис-сь правее. Вот это, выс-сокое.
Дойдя до кривого ствола самого высокого дерева, я
остановился.
— Это?
— Да-с-с. Преодолей его… вверх… пош-шалуйс-ста.
— Ты имеешь в виду — залезть на него?
— Да-с-с.
— Хорошо.
Единственное, что приятно в стилизованном дереве, так это
то, что оно закручено, заверчено и сплетено таким образом, что ставить руки и
ноги на нем гораздо удобнее, чем кажется на первый взгляд. Я ухватился,
подтянулся, нащупал место для ноги, вновь подтянулся, двигаясь вверх.
Выше. Еще выше… Футах в десяти от земли я остановился.
— Ух. Ну и что мне здесь делать?
— Лезь выш-ше.
— Зачем?
— С-скоро. С-скоро. Ты узнаеш-шь.
Я поднялся еще выше и тут ощутил — не столько зуд, сколько
некое напряжение. Такое у меня иногда было, когда я попадал в опасное место.
— Там, наверху, путь, — сказал я.