Вот он и привез меня в этот новый град, и я своими глазами смогла увидеть, с чего началась история этого города. У Буйслава был большой дом, не терем, конечно, но места хватало. По ту пору он отметил свою тридцатую зиму, и у него уже было две жены и трое детей. Вот тут-то меня и забрало. Ну не могла я так просто мириться с такими порядками. Да и не сказал он мне раньше, что несколько жен у него да дети малые. Но что толку было браниться, когда я уже в тягости была, да еще и языка я словенского толком не знала. Вообщем, сварливая из меня получилась жена. Буйслав поначалу только ухмылялся, мол, молодая, глупая. А меня аж прямо разбирало, когда он ночевал не со мной. В конце следующего года я родила мальчонку. Волхвы посоветовали наречь его Боривоем. Меня, не поверите, такая гордость обуяла, что мальчика я родила. А у Буйслава от двух жен три девки. Да и он как-то со мной помягче стал, поприветливее. И я тут опять за свое, уж как я его молила, упрашивала прогнать его старых жен, а он ни в какую. Но хуже всего, что не возлюбили меня и волхвы. Вот так я мыкалась, боролась целых пять лет. А на пятый-то годок умер муж мой – новгородский старшина. И решили волхвы сжечь тело Буйслава, а вместе с ним и трех его жен. Те две сами согласились, а мне страшно стало от такого дикого обычая, и решила я сбежать, прихватив сына. Только поймали меня, я даже за ворота выйти не успела. Сына отобрали, а меня под замок посадили. Буйслава и двух его жен сожгли, меня же, посчитав не достойной такой чести, с позором прогнали. Ох, и намучилась я тогда, соколики мои. Расставание с сыном рвало мое сердце…
Нанялась к одному купцу работницей. Только через два года вместе с тем же купцом возвернулась я в Каргийоки. Старый Баар давно умер, весть о том я получила еще при живом Буйславе, а его сына Ёллу на охоте крепко поранил кабан. Так что и Ёлла помер от страшных ран, оставив вдову и десятилетнего Конди. Но радости в моем прибытии в Каргийоки не было. Весть о том, что я опозорена, достигла вепсов. Но прогнать меня они все же не решились. Отвели в лес и упросили бабку Тьяру взять меня. От той бабки я и переняла знания. С тех пор и живу тут, в ее шалаше. А сама Тьяра померла лет тридцать тому, да и всех, кто знал о моем прошлом, я уже пережила…»
Рассказ резко оборвался в памяти Вадима, он устало моргнул, хотелось спать. Он припомнил еще, что слушая тогда рассказ Елены Константиновны, сумел подсчитать, что нынешнему новгородскому князю уже больше пятидесяти лет. И что, не зная этих подробностей, Вадим вряд ли мог дать князю больше сорока. Солнце совсем зашло, и ночная прохлада побуждала подкинуть в костер дров. Но вставать не хотелось. «Что же еще? – подумал Вадим. – Что-то еще про князя…»
Глава четырнадцатая
Князь Боривой
Слепец не тот, кто не видит, а тот, кто не желает видеть.
Новгородский князь Боривой захворал. Его мучили слабость, жар и сильный кашель. Князь уже вторые сутки не выходил из своего походного шатра и ничего не ел. Он с трудом поднимался с ложа, чтобы дойти до ведра, справить нужду – и вновь возвращался назад, под теплую медвежью шкуру. Его поили медом, отварами, настойками, но ничего не помогало, князю не легчало. Боривой слег очень не вовремя. Он потратил больше трех седмиц, чтобы собрать в единый кулак все союзные ему чудинские рода. Лично объездил все стоянки чудинов, поднимая их на борьбу с варягами. Согласились не все, но многие; прислали своих воинов. Он привел из Новгорода шесть сотен лучших воев. И вот теперь, когда на берегу Волхова под его рукой собралось полторы тысячи воев, он не может вести их в бой.
– Болотная стерва к ему присосалась, – шептались и чудины, и новгородцы, – вот и тянет она из князя жизнь.
Невмоготу было князю, пуще телесных страданий были муки душевные. «Сколько трудов – и все впустую, – сокрушался Боривой, – не надо было Радея пущать, сейчас бы он смог повести воев на вражеский борг».
– Эх, – вздохнул князь, – не загубить бы дело.
А Радей, его верный ипат, был сейчас далеко. Он сам отослал его к Вадиму, узнав о подарке Перуна и Даждьбога. Не ошибся, верно, князь в этом странном Вадиме, не ошибся. Сотню врагов сумел одолеть, самого ярла Гутрума побил, да еще и ладьи их захватил. Вот уж поистине боги на его стороне, а вот князя, видимо, они забыли.
– Эх, не вовремя ты, князь, помирать собрался.
– Кто здесь? – тревожно спросил Боривой.
Он тяжело поднялся на локтях, огляделся, но в шатре никого не было.
– Не вовремя, – повторил голос. – А помнишь, как лихо ты начал, каким соколом летал?
– Поди прочь… – выдохнул князь, – не желаю тебя слушать… поди прочь…
По шатру прошел легкий ветерок и раздался тихий шелест.
– Помнишь, как словене прокричали тебя князем, честь тебе великую оказали. Помнишь?
Боривой сглотнул.
– Помню… я все помню, – устало выдавил он, – зачем пришел? Что тебе надо?
– Вставать тебе, княже, надо, – твердо произнес голос, – вои тебя ждут.
– Вои… ждут, – как зачарованный повторил Боривой.
– Вставай, княже, пришло тебе время испытать свою судьбу.
Князь нашел в себе силы еще раз подняться на локтях. Он обвел взглядом шатер – тихо, пусто.
– Да кто ты?
– Не ищи невидимого, но верь в истинное…
На сей раз ветерок подул сильнее, отбросив со лба князя пряди седых волос. Масленый светильник, стоявший у княжеского ложа на низкой скамье, вспыхнул всего лишь на миг и тут же погас. Боривой в короткой вспышке света увидел высокую черную фигуру человека, успел разглядеть его морщинистое лицо с хищным носом и усы… желтого… золотистого цвета.
– Ты? – не поверил князь, глядя в темноту, туда, где только что стояла фигура.
– А ты сомневался? – спокойно спросил голос совсем с другой стороны.
– Нет, – твердо ответил князь. – Ты приказываешь мне встать, и я встану… – Опустившись на ложе, он продолжил: – Но скажи, о великий, что ждет нас под стенами вражьего борга?
Боривой ждал, но ответа не последовало. Князь тяжело вздохнул, прикрыл глаза. Тяжелая медвежья шкура согревала его озябшее тело. Боривой почувствовал, как тепло, расходившееся внутри, убаюкивало, успокаивало. Захотелось забыться и уснуть.
Его мысли были сейчас не в лагере, не с Радеем и даже не в вражеском борге. Князь, засыпая, думал о своей встрече с волхвом Звеягой. Старец явился к нему перед самым походом и поведал князю о своем сне:
«Прошлой ночью детский плач разбудил меня. Мне снился страшный сон. Я видел гибель нашего рода. Городища наши разрушены. Новгород сожжен. Я видел голые кости под палящим солнцем… я спросил: „О великий Перун, за что ты посылаешь нам такие страдания? Чем мы прогневали тебя? Наши люди жили в мире, любили, растили детей, торговали. Наши ладьи ходили по многим рекам, в дальние края…“
У нас были враги, князь, но мы побеждали их. Но сейчас я боюсь и ничего не могу с этим поделать. Боги молчат. Чужаки пришли на наши земли, захватили многое, но хотят еще большего. Они мечтают покорить нас, превратить в рабов. Я просил: „О могущий Сварог, почему ты не выжгешь их глаза? Перун, почему ты не разобьешь их ладьи, своими огненными стрелами, чтобы они навсегда забыли дорогу сюда?“ Боги всегда хранили нас. Но сейчас я не слышу их слов.