Бета-самец - читать онлайн книгу. Автор: Денис Гуцко cтр.№ 49

— Так-то да, — отозвался Голеев. — У самих револьверы найдутся, — и поняв, что на этот раз сам хватанул лишку, затих.

Слушая Костю, который принялся доказывать, что времена столичного диктата проходят, он молчал и лишь тер устало глаза.

— Что ж, давайте пока конфеток похрумкаем, — решил сгладить углы Игорь Юрьевич, приобняв насупившуюся жену. — Чай остывает.

Топилин вышел на балкон покурить.

Под домом трое мальчишек играли в футбол: один на воротах, двое в поле друг против друга. С балкона открывался вид на самую середку Муравьиной Балки: крыши «частного сектора» ввиду рельефа разбросаны беспорядочно, будто костяшки домино перед тем, как их начнут разбирать игроки.

Если не принимать в расчет ненужную эмоциональность, с которой Голеев вспоминал о девяносто шестом, — взгляды бывшего земляка на установившийся порядок Топилин разделял на все сто. Но высказываться в подобном духе отрыто, по любореченским меркам публично, полагал Топилин, значит, расписываться в собственном непрофессионализме. Во всеобщем лохотроне каждый волен запустить свой персональный лохотрончик — что и делал вчерашний Второй могильщик из «Гамлета», которого кормил сериал о суперадвокате, пылком защитнике униженных и осужденных. Но зачем объяснять мухосранским донкихотам, что крутящийся барабан построен из ветряных мельниц? Несолидно. И негуманно, как ни крути.

Когда, докурив, Топилин вернулся в комнату, происходящее там окончательно превратилось в привет из детства: гости наперебой обсуждали, была ли выставка любореченских художников-авангардистов «Требуха», прошедшая в восемьдесят восьмом у проходной скотобойни, антисоветским выступлением или сугубо аполитичным культурным жестом. Вроде бы сходились на том, что любой истинно культурный жест неизбежно становился антисоветским выступлением — в силу антидуховности всего советского.

— Так уж и всего?! — кричал мужчина, рассматривавший до сих пор альбом с открытками. — Протестую!

— Уточнись.

— А Юрий Гагарин?

— Ну-у-у…

Мама что-то спросила у Зинаиды, та кивнула. На лоб съехала прядь волос, Зинаида заправила ее за ухо.

Помявшись немного в комнате, Топилин вернулся на балкон, встал лицом к балконной двери. Отсюда была видна вся комната.

Ему вдруг стало по-настоящему грустно оттого, насколько второсортно — непоправимо, унизительно второсортно, вторично, периферийно, безнадежно — все это провинциальное бурление.

Зря они схлестнулись из-за девяносто шестого. Послушать бы им, как вспоминает о тех выборах Литвинов-старший. В девяносто шестом команда столичных спецов размещалась в «Ауре», а министр Литвинов был доверенным лицом губернатора. Однажды в кругу своих да под коньячок Степан Карпович разоткровенничался и рассказал Антону с Топилиным, какими волшебно простыми средствами за несколько часов до оглашения итогов гроссмейстеры демократии превратили неизбежный провал в убедительную победу… Впрочем, что-то такое патриоты-воропаевцы наверняка знают. Оттуда, возможно, и вся их нелюбовь к Московии: они-то с чистой совестью заблуждались, выбирали сердцем — а державное жулье устраивало свои делишки… Злопамятные. Только свистни — все московитам припомнят, если вдруг и эта родина затрещит по швам.

Топилин и сам злопамятный. Нормальный провинциал. Только камень за пазухой у него для своих, любореченских. Доведись ему втравиться в подобную разборку — возможно, и он, как господин Голеев, растерял бы к чертям благоприобретенную отчужденность. Окрысился бы всерьез. Нашел бы, кому из здешних теоретиков припомнить свою последнюю попытку выйти на площадь — в 2004-м, когда случилась бесланская бойня.

Он был уже совладельцем «Плиты» — в самом ее расцвете.

Потрясенный и напуганный, буржуин Топилин не спал двое суток.

По телевизору снова показывали тысячи людей, собравшихся вместе. Они стояли на площадях западных городов — со свечами, в траурном молчании в память о погибших в бесланской школе. Минута памяти была объявлена и в Любореченске. Губернатор выступил по местному телевидению, машины с громкоговорителями проехались по городу. Предполагалось, что любореченцы, взявшись за руки, образуют цепь, которая протянется по всей Садовой. Топилин пытался себя отговорить, но все же поехал. «Мало ли, — перебирал он сумбурные обрывки. — Времена изменились. А вдруг времена изменились?» Приехал ровно в полдень, к самому началу акции. Припарковался недалеко от здания бывшего горкома — как раз там, где стоял с матерью в девяносто первом, когда они надумали противостоять путчистам. Из машины выходить не стал. Мелькали прохожие: ныряли в переход, выныривали из перехода. Прикрикивая и грозясь пожаловаться директору, преподаватели пригнали группу старшеклассников, человек двадцать. Те постояли несколько минут, покурили, поплевали себе под ноги и разбрелись. Топилин подождал еще немного и уехал на работу.

— Разве кто-то тогда по-настоящему верил в ребят, — доносилось из комнаты. — Разве кто-то понимал глубину их искусства?

— Вы правы, по-настоящему никто.

Марина Никитична рассказывала о чем-то устроившейся напротив хозяйке, не забывая окликать Зинаиду: «Да, Зина?»

Костя сидел, уныло откинувшись в своем кресле. Голеев тоже не выглядел триумфатором. Похоже, жалел, что пришел, что наговорил лишнего.

Разглядев сына на балконе, Марина Никитична извинилась перед Ольгой Вадимовной и поднялась.

Топилин не понимал, что она здесь делает. Все эти люди говорящие напоминали ему присяжных заседателей, много лет назад запертых в комнате для вынесения вердикта — и забытых судом вследствие некоего бюрократического казуса. За пределами комнаты дело давным-давно забыто. Но пристав регулярно приносит им еду, выпускает в туалет — а они лупцуют друг друга почем зря, ссорятся насмерть и сходятся во мнении.

— Ты еще долго собираешься здесь пробыть? — спросил Топилин мать, когда она вышла на балкон.

— Не знаю. Уже заскучал? С непривычки… Не всегда так, — заверила Марина Никитична. — Сегодня публика такая собралась. Ну и Костя Булыгин, поэт, художник, этнограф и вообще… здешнее наше всё…

Топилин полез за сигаретой. Прикурил.

— Мы, пожалуй, посидим. Ольга Вадимовна может обидеться, если рано уйти.

— Я, мам, слиняю. Доедете на такси, ладно?

— Ладно-ладно.

— Скажу, начальник вызвал. Подойдет такое алиби?

— Подойдет.

— Не дуйся только.

— Брось, о чем ты. Делай как хочешь.

Поколебавшись, приобнял мать за плечи.

— Мам, — сказал он. — Зачем они тебе?

Она посмотрела на сына с грустной улыбкой.

— Для компании. Зачем еще.

Зинаида клевала носом, умудряясь при этом ежеминутно проверять верхнюю пуговицу на кофте, не расстегнулась ли.

— Мужики! Я все царапины на этом столе запротоколировал, учтите, — бросает Антон в каменный мешок подъезда. — Стараемся, несем аккуратно.