Ледобой. Круг - читать онлайн книгу. Автор: Азамат Козаев cтр.№ 108

– Кончайте, – прошептала и отвернулась. Нутро, сегодня до предела взболтанное, полезло наружу, тошнота подступила к горлу, и Верна рухнула на колени.

Кто-то из парней обнажил меч – клинок покинул ножны в мгновение ока, – и будто сами по себе упали наземь сначала голова, потом тело. Не глядела на жуткое зрелище, собой занималась; была почти уверена, что в исторгнутой желчи наверняка окажется душа, покинувшая неуютное, небабье тело.

Сивый ковылял потихоньку, еле-еле. Усилием воли держал в кулаке сознание, не давал ускакать, точно ветреной лошади. Страх припозднился, лишь теперь взял свое. Почти ничего не запомнил, лишь сумасшедшая быстрота обоих мертвенно холодила в груди и блистающая круговерть мечей стояла перед глазами. Впору звать Тычка, раскрывать рот пошире и длинной удочкой с крючком тащить из пяток сердце. Давно не чувствовал себя настолько беспомощным. Ровно отрок с хворостиной перед вооруженным бойцом. Бились крохи времени, но сил отдал на год вперед.

– Шаг, еще шаг, – хоть и трудно давалась ходьба, и сознание чуть не потерял, задрал голову в небеса и усмехнулся.

Будто парит в воздусях Гарькина бесплотная душа и улыбается. Отомщена. Забыл все, чему учили воеводы, растерял все приемы и ухватки, а как первого срубил – дайте боги памяти. Что делал? Как? Ровно сунули в горло поддувало, в груди очаг развели и ну давай жар нагнетать! Выжгло тем жаром недавний бой к такой-то матери, только след остался, как от клейма, и дымок идет. Остыл после схватки быстро, и теперь в грудь пробрался холодок, страх заколотил. Все правильно – уходит лето, приходит зима.

Никогда с такими не встречался. Быстры, как стрелы, могучи, как медведи. Словно перешли тот невидимый предел, о который плещутся человеческие силы да перехлестнуть не могут. Эти смогли, уж какой ценой – только спрашивай. Одна беда – не до разговоров было на поляне. Едва рассек первого, клинок чуть не вырвало из руки. Меч будто обрел собственную жизнь, затрепетал, забился; ровно сидел в теле неистовый бесплотный дух и полез наружу через рану, задергал клинок.

Пошел в обход села, по взгорку – ни к чему будоражить соседей, – прячась в деревьях. Несколько раз едва не упал, на стволах отвиселся. На раны смотреть не стал, жив, и ладно. Только что-то странное делается – будто сквозняк через дыры поддувает.

Кое-как обошел Понизинку, спустился к избе. Серогривок было подскочил, повел носом, заскулил, затеребил хвостом. Безрод усмехнулся. Странный десяток.

– Пришел уже? А я тут кашку сварил… – Тычок с горшком в руках вышел из дому и оторопел.

– Полотно и воду, – из последних сил доковылял и рухнул на новенькую завалинку.

Неопределимых годов мужичок нырнул в дом – что-то загремело, покатилось – и через какое-то время выскочил во двор, и за ним, как веночные ленты, стлались по ветру льняные полосы.

– Ах, чтоб тебя… – забрал меч и ножны, совлек с Безрода рубаху и сотворил обережное знамение. – Броня уберегла бы!

Сивый покачал головой. Будто подсказало что-то: «Не надевай броню, оставайся подвижен». Как в воду глядел.

– Что там?

Старик испуганно покосился. Неужели сам не чувствует? Да когда такое было? Что происходит, в конце концов?

– Рассечения на боку, на груди. Серьезная дыра в плече. Порез на ладони.

– Сам порезался. – Безрод поморщился. – Ломал человека, а сломался меч.

– Уймись. – Тычок промывал раны. – Извертелся весь. Ровно дите на торгу!

– Как закончишь, укрой потеплее, мерзну.

– Стало быть, порешил?

– Да, – говорил из последних сил. Вот-вот убежит сознание. – Гарька будет спокойна.

Неопределимых годов мужичок хотел было еще спросить, но Безрод сполз по стене и без памяти растянулся на завалинке.

Очнулся на закате обессиленный, замерзший. Будто зима наступила раньше урочного, и укрыт не теплым одеялом из овечьих шкур, а толщей лежалого снега. И снился холод во всяком виде: ел ягоды во льду у Вишени; мальчишкой носился босиком по первому снегу на Чернолесской заставе; плыл в старое святилище, разрезанной ноги вовсе не чувствовал и превозмогал стужу, стиснув зубы.

– Встал, Безродушка, а я тебе кашку разогрел! – Старик прятал глаза, возил по земле, но голос дрожал и выдавал Тычков ужас.

– Что не так? – поморщился, потянулся боком.

Балагур помялся-помялся и нехотя бросил:

– Исхудал, будто ножом лицо обкромсали. Кожа да кости. Под глазами тени пролегли.

Безрод сбросил одеяло, на пределе сил опустил ноги.

– Раны посмотри.

– А кашку?

– Сначала раны.

Тычок осторожно размотал полотно и закусил ус, дабы не закричать. Края побелели, изошли непрозрачной коркой, и едва болтун коснулся раны, отдернул руку.

– Что?

– Холодит, словно лед обжигает.

Безрод, скривившись от боли, щелкнул ногтем по белесой корке. Ровно тонкий наст обломался, а крохи льда, что остались на пальце, под горячим дыханием стаяли в розоватые капли.

– Что же это, Безродушка? – заверещал старик, ероша седые лохмы.

– К отъезду все готово? – Сивый с трудом встал.

– Какому отъезду? – Тычок выразительно постучал себя по лбу. – Еле стоишь! Тебе вылежаться надо!

– Нет времени, – скривился, потянулся боком. – Чудом жив остался. Стало бы их трое, порубили на куски. Теперь и один под горку укатает. Верховку дай, мерзну.

Старик быстренько принес овчинный тулуп и сноровисто определил раненого в длинношерстную овчину.

– Куда же мы теперь?

Безрод, покачиваясь, указал пальцем.

– Туда. Серогривок с нами.

Который день пошел, Тычок и счет потерял. На пятое утро махнул рукой и бросил считать. Всякий раз искал в Безроде признаки выздоровления, но Сивый надолго замер в одной точке, и время, казалось, про него забыло. Ровно пропал человек, исчез, спрятался на тоненьком рубеже меж солнцем и луной, меж днем и ночью, тишок да молчок. Лишь иногда сам всплывал на поверхность из глубин забытья, чаще будил старик, насильно кормил и отводил по нуждам.

Безрод грелся и не мог согреться. Ушли недалеко от Понизинки, туда, где вился в скалах белый парок и наружу рвалось подземное пекло. Меж каменных глыб, из разломов столбами поднимался к облакам немыслимый жар, все кругом дышало теплом, камень под ногами сделался горяч, словно и не камень вовсе, а разогретая глина. Кое-где в трещинах открылись горячие ключи, и стояли они, залитые парующей водой по самый краешек, будто купели. В одной из них, мелкой и плоской, точно огромный цельнотесаный таз, который день кряду зубами от озноба стучал Безрод.

Ровно подстриженные волосы – Гарька расстаралась – мокрыми стрелками лежали на лбу, Сивый, свернувшись калачиком, покоился на овчинном тулупе, брошенном в воду, голову пристроил на покатую стенку и как будто не чувствовал неудобства. Иной раз Тычок от бессилия стучал кулаком по камню – из-за телесных судорог вода в купальне рябила и волновалась. От боли, разлитой кругом, и самого корежило пуще гусиного пера в огне, но помрачневший балагур кое-как держался.