После измены - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 58

Девочка съежилась и попыталась проскользнуть в комнату, но не тут-то было. Самохвалова схватила Катьку за руку с такой силой, что на запястье проступили красные пятна.

– Поняла?

– Поняла, – выдохнула Катерина, и Антонина ослабила хватку.

– Вот так-то! – праздновала победу Самохвалова, глядя дочери вслед.

Вечером пришел Солодовников, в очередной раз воскресший и допущенный в святая святых – самохваловское жилище. Инициатором его прихода выступила Антонина, накануне принявшая от своего поклонника предложение о совместном отдыхе в Крыму. Дело оставалось за малым, обещала ему Антонина Ивановна, Катьку уломать – и все, можно брать билеты.

Помня предыдущий опыт, встречи с Катериной Петр Алексеевич боялся как огня. Даже перед зеркалом репетировал, чтоб солиднее было и доверие внушало. Галстук подбирал, шляпу, брился начисто, чтоб ни-ни, ни ворсинки, ни волосинки. «Хитрость города берет», – успокаивал себя абсолютно бесхитростный Солодовников и думал, с чего начать.

Еще вчера Тонины слова внушали ему уверенность, а сегодня Петр Алексеевич печально рассматривал свое отражение в витрине гарнизонного магазина, в недрах которого собирался приобрести «что-нибудь к столу». Отражение, прямо скажем, не впечатляло, но зато позволяло прямо на месте произвести экспресс-терапию измученного ночными раздумьями образа.

Плечи сутуловаты? Расправим плечи! Спина сгорблена? Будет как струночка! Штанина задралась? Расправим штанину. Не только штанину – жизнь поправим, расправим, как смятый лист, утюгом прогладим – и все, дело в шляпе. Нечего бояться!

Солодовников улыбнулся отражению в витрине и гордо шагнул к заветным дверям. Все складывалось как нельзя лучше: пирожные, торты, в алюминиевом поддоне – щербет, в стеклянных вазочках – «Кара-Кум», «Красный мак», «Резеда», «Ласточка».

«Нельзя конфеты», – схватил себя за руку Петр Алексеевич, разволновавшийся от радующих слух названий: «Кара-Кум», «Ре-зе-да»…

– Десять заварных, пожалуйста, – попросил Солодовников и достал два двадцать мелочью.

– Пожалуйста, – буркнула за прилавком продавщица и, вооружившись щипцами, схватилась за целлофановый пакет.

– Будьте любезны, – обратился к ней Петр Алексеевич, – положите пирожные в коробку.

– Где я тебе ее возьму-то? – резонно поинтересовалась женщина.

– По положению, – вежливо, но требовательно пояснил Солодовников, – к пищевой продукции прилагается соответствующая тара.

– А чем тебе это не тара? – взмахнула целлофановым пакетом перед самым лицом покупателя побагровевшая продавщица.

– Я настоятельно прошу вас положить мои пирожные в коробку, – тихо настаивал Петр Алексеевич.

– Мужик, – попросила скопившаяся за Солодовниковым очередь. – Ты, давай уже, бери свои пирожные и дай людям отовариться.

– Это не я вас задерживаю, – объяснил Петр Алексеевич.

– Я, что ли? – по-хамски уточнила торговка. – На, бери свои пирожные и иди, куда шел. Коробку ему подавай. Главное, два двадцать мелочью, а туда же – «каро-о-о-опку»!

– Каро-о-опку! – понимающе захихикала очередь и надавила на Солодовникова, в руки которого продавщица вставила прозрачный, но уже измазанный изнутри белковым кремом пакет.

Петр Алексеевич сделал шаг в сторону, с недоумением посмотрел на то, что оказалось у него в руках, и положил пакет обратно на прилавок.

– Деньги не верну! – предупредила его продавщица.

Расстроенный Солодовников побрел к выходу. Настроение оказалось окончательно испорчено.

– Придурок! – бросила вслед тетка за прилавком, воодушевленная одобрением очереди.

– Придурок! – подтвердила продавец из мясного отдела, и магазин зажил привычной жизнью.

Петр Алексеевич прошел вдоль длинной витрины, миновал квасную бочку, корявую будку сапожника, гарнизонное ателье и не на шутку растревожился. В груди недобро подскакивало печальное солодовниковское сердце, а в голове шевелилась одна-единственная мысль: «Дурной знак! Плохая примета!»

– Может, уж и не ходить? – спросил себя Солодовников и задумчиво опустился на скамейку возле Тониного подъезда в ожидании какого-нибудь контрзнака. Из подвального окошка вывалился плебейского рыжего цвета котенок, плод мартовской любви, и уселся ловить блох прямо у ног Петра Алексеевича.

Солодовникову полегчало. Улыбаясь, он нагнулся над животиной и погладил ее между ушами. Котенку это не понравилось, он отскочил в сторону и угрожающе выгнул спину.

– Кс-кс-кс… – не унимался Петр Алексеевич и протянул к котенку свою черепаховую руку.

Дальше случилось то, что должно было случиться. Кошак подпрыгнул на всех четырех лапах и с наслаждением вцепился в Солодовникова.

– Аа-ах ты-ы-ы! – взвизгнул Петр Алексеевич и замахнулся на котенка, после чего тот молниеносно ретировался в спасительный подвал.

На руке выступила кровь. «Нехорошо», – подумал Солодовников и расстроился еще больше.

– Господи, Петя, ну что ты, как ребенок! – закудахтала Антонина Ивановна, рассматривая ранение. – Катя, йод давай!

Катерина распахнула дверку холодильника и достала маленький черный флакончик.

– Ватку на спичку наверни, – руководила процессом Антонина. – Обработать надо.

Девочка поднесла смоченную йодом спичку.

– Мажь! – скомандовала мать. – А я дуть буду.

Катька вытаращила глаза, но отказать в оказании первой помощи не осмелилась.

Пока девочка царапала черепаховую лапу, Антонина Ивановна дула изо всех сил, а Петр Алексеевич смущался и уговаривал всех не беспокоиться и не обращать внимания.

Рана, в сущности, была пустяковая. Страшно становилось от многочисленных историй, к месту рассказанных Самохваловой, – о сорока уколах в живот, о приступах бешенства и даже редких ампутациях. Перспектива в итоге нарисовалась безрадостная.

Перебинтованный Солодовников уселся за стол и печально заглянул в Катькины глаза:

– Катюш…

Девочка сдвинула брови, но взгляда не отвела.

– Поговорим, может?

Катерина строго посмотрела на пациента с перебинтованной черепаховой лапой и молча кивнула.

– Ты бы вот, Катюш, не сердилась на меня. Мне ведь и так страшно. Я ж с девочками-то и не умею разговаривать. У меня парни были. Выросли, я даже и не заметил. У них семьи есть. Внуки у меня, тоже мальчики. Я ведь, Кать, им и не нужен. Вроде они меня и не обижают, звонят, интересуются иногда. А я вот, честно тебе скажу, понимаю, что не нужен я им, неинтересен.

У Солодовникова от столь длинного вступления в тему выступила на лбу испарина. Он поерзал на стуле под прямым Катькиным взглядом и распустил узел на галстуке:

– Жарко, – объяснил Петр Алексеевич и потер сморщенную шею. – Одиноко мне, Катенька. Прихожу вот домой – и уйти хочется. Одна радость – Тонечка, – Солодовников поискал Антонину взглядом. – Люблю я, Кать, твою маму.