Дельфийский оракул - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Лесина cтр.№ 42

– Нет. – Тошнота отползает. Это предупреждение: Далматов, не переходи дорогу солнцу!

– Вам следует показаться врачу. – У женщины мягкие голос и руки, а запах от нее исходит странный – свежескошенная трава и еще что-то… дым? – Многие люди крайне небрежно относятся к своему здоровью, а это… чревато.

– Порекомендуете врача? Из местных.

Округлое обыкновенное лицо, уютное в своей обыкновенности. Так выглядят сказочные старушки, еще далекие от настоящей старости, и ласковые нянюшки, готовые простить ребенку любую шалость…

– Молодой человек. – Она даже сердится мягко, и Далматов перестает ей верить. – Я имею в виду нормального врача! Кардиолога. И давать рекомендации в данном вопросе я не решусь.

– Извините.

Извиняет. Но – не уходит.

– Анна Александровна, спасибо. – Саломея присаживается рядом с ним. – Ты на машине?

Далматов кивнул. Неосторожное движение породило фейерверк из разноцветных пятен перед глазами.

– Я отвезу тебя домой. Хорошо?

– Да…

– Встать сможешь?

– Сейчас. Еще минуту.

Руки у Анны Александровны не старушечьи – ухоженные ладони, белая кожа. Маникюр хороший. И золотое колечко, которое – на первый взгляд – выглядит скромным, но такое стоит весьма и весьма прилично. Тонкая работа… знакомая… смутно.

– Милая, вы уверены, что справитесь? – Анна Александровна прячет руки за спину. Случайный жест или она так… внимательна?

– Справлюсь, – обещает Саломея.

До машины Далматов добирается сам. Снаружи – пекло. Полдень еще не наступил, а город уже расплавился. И серый бетон побелел, и дома кажутся костяными, а деревья с поникшей листвой – пластиковыми. И вообще, весь мир – большая декорация к чужой пьесе в стиле древнегреческих трагедий. Далматову тоже отведена в ней некая роль, осталось выяснить – какая именно.

– Садись, – Саломея помогает ему забраться в машину.

Горячая машина. Душная. Почему не справляется система климат-контроля? Потому что солнце – сильнее.

– Ты сейчас притворяешься или как? – поинтересовалась Саломея, мягко трогая с места.

– Нет.

– Может, все-таки к врачу?

– Нет!

Мотор – громкий. И дорога неровная. Свет проникает сквозь тонированные стекла, и Далматову становится хуже. Некоторое время он борется с дурнотой. Саломея молчит.

Хорошо… Не отвлекает его.

– Ненавижу сандал. – Далматову удается сесть. Голову «отпускает», неприятная слабость тоже скоро уйдет, если, конечно, не накроет повторно. – Я и не знал, до чего ненавижу сандал!

– Зачем ты вообще пришел?

В зеркале заднего вида отражаются ее глаза и рыжая прядка волос, выбившаяся из прически. Она падает на лоб и мешает Саломее.

– Ты мог бы позвонить. Или ко мне домой заглянуть. А ты цирк устроил!

Саломея закладывает прядь за ухо, но она явно не удержится, снова выскользнет.

– И тебе меня не жаль?

Дежавю, но – приятное. У Далматова не так уж много приятных воспоминаний.

– Не жаль! Сам виноват… – Она все-таки оборачивается, вздыхает и просит: – Не делай так больше, хорошо?

Илья обещает. «Обещается» легко, тем более что в ближайшем будущем слово он не нарушит. А большего – следует ли ждать?

– Знаешь, – Саломея в сотый раз заправляет непослушную прядь за ухо. – Вчера у меня был странный вечер…

Не у нее одной.

С Далматовым легко говорить. Он умеет слушать, не удивляется странностям, не спешит уверять, будто Саломее все привиделось, что она переутомилась и вообще излишне впечатлительна. Он поверит в этот дом, заполненный странными вещами, которые сделали странными людей, в этом доме обитающих. В табакерку, где никогда не хранился табак, но скрывался яд.

В милую Ренату, которая за маской светского любопытства скрывала свой истинный интерес к Саломее.

И в Аполлона, переставшего быть солнцем.

– Ты его еще любишь? – Далматов вытянулся на заднем сиденье и сунул руки под голову. Выглядел он уже почти нормально. А Саломея испугалась.

Но произошедшее с ним еще не дает ему право лезть к ней с такими вопросами.

– Это важно? – она не хотела говорить на эту тему, потому что сама еще не до конца во всем разобралась.

– Ничуть. Интересно просто.

– Тогда – это не твое дело.

– Не злись. – Он поймал прядь ее волос, опять выпавшую из-за уха. – Когда ты злишься, у тебя веснушки пропадают.

И пусть бы себе пропали совсем, но вряд ли Саломея способна разозлиться так сильно. А вот к парикмахеру заглянуть ей следовало бы или хотя бы подстричь волосы, которые летом растут как-то совсем уж быстро и беспорядочно.

Как пузыреплодник в тени тополей. Старая аллея расступилась, впуская в себя серую ленту дороги. Саломея помнит это место. И деревья – тоже. У первого ствол расколот, а под корнями второго она устраивала «секрет». Ямка в земле. Трава. Несколько сорванных цветков и яркая конфетная обертка. А сверху – стеклышко. И – засыпать песком. Потом – смести песок и любоваться созданной картинкой.

Вот только цветы быстро погибали…

Далматов предложил – надо ставить их в воду, и принес тогда рюмку из столовой. Рюмку приходилось закапывать, но цветы и правда жили дольше. Правда, потом они умирали все равно. В оранжерее – другое дело, там все всегда цвело, и было жарко, солнечно.

Саломее нельзя было находиться там одной. Илье же не нравилось быть окруженным цветами.

Ему вообще нигде не нравилось, только в собственной комнате или в библиотеке. Но там, на взгляд Саломеи, было слишком скучно и темно.

А дом постарел… Он выглядит уже не таким огромным, как в детстве. Тогда ей казалось, что сама тень его давит на землю.

– Ну и как тебе? – Далматов смотрел на дом через затемненные стекла очков, но Саломея готова была поклясться, что во взгляде его нет ни капли любви к этому месту.

– Нормально…

– Я думаю продать его.

– Нет!

Ступеньки растрескались. И газон облысел. Его больше не стригут и не поливают, как прежде. Сквозь стебли травы пробились беспородные ромашки, одуванчики с жесткими корнями и высокая сизая лебеда. Далматов не заботится о доме. Почему? Не понимает, что место это, существующее сейчас, в эти минуты, способно прекратить свое существование? Исчезнуть – вместе с комнатами, вещами, воспоминаниями. И поздно будет сожалеть об утрате…

В холле ничего не изменилось. Пол. Потолок. Стены. Краски потускнели, вещи постарели, но все – на прежних местах.