Она подмигнула, глядя в потрясенные зеленые глаза. Похоже, у малыша возникли проблемы с речью. А вот не будет в следующий раз девушек подкалывать, нахал.
— Но я…
— Помолчи, герой-любовник, — развеселилась Лина, присаживаясь рядом. И положила руку ему на грудь, легонько, еле заметно прощупывая.
— Эй!..
— Уймись. И пока не пришла в голову какая-нибудь глупость, сообщаю — это мой тайник. И перенестись в него и из него могу только я. Ну или кого я держу. Так что расслабься. Ты никуда отсюда не денешься. Не передумал называть свой клан? Или семью?
— Нет, — нахмурился тот. И снова напрягся, словно она ему руки выкручивала. О, а это мысль. После перелома надо будет заняться. Раз уж он не называет свою семейку…
— Это у тебя прям эта… как ее… паранойя.
— Я не хочу снова стать заложником. Что тебе от меня надо?
— Попрактиковаться.
— В чем? — Зеленые глаза пристально следили за ее руками.
— А вот в этом, — и она легонько приложила к гематоме на боку первый компресс. Он дернулся, но спустя несколько секунд потемневшие глаза расширились.
— Ты меня лечишь?!
— Не-а. Я строю коварные планы!
— Какие?
— О, не все сразу! Ты как, руками шевелить можешь?
— Пока нет.
— Ладно, попробуем. — Она кольнула его запястье кончиком лезвия. — Чувствуешь что-нибудь?
— Да.
— Тогда поехали.
Мальчишка был измотан настолько, что вторую руку она массировала при полном отсутствии сопротивления и напряжения — он просто вырубился. Весело!
В смысле, веселого мало, конечно. Ее невольный гость слишком слабый для веселья. Лина беспокойно прислушалась к времени. Ей пора к матери с отчетом о заказе. Но мамуля задержит часа на два, а если найдет прокол в исполнении, то на несколько дней. А этот… Лёш останется один, что его запросто прикончит. Опыта у нее немного, но что такое истощение, она знала. Знать бы еще, что с этим делать. И черт возьми, она не могла его бросить!
Вихрь воспоминаний замер на виденье искрящегося облачка… облачка, в котором истаяла мальчишеская фигурка с ясной улыбкой. Она лечила его тогда почти неделю, а потом вынесла в парк и дала перенестись. И забыла про это, забыла намертво, заглушив воспоминание о первом «свидании» и зеленых глазах, полных благодарности…
— Лёш…
Лина, ведьма клана Феникс, стояла, глядя в глаза своей будущей жертве, и молчала.
Глава 4
Настоящее
— Лина… — Юноша оглянулся на сцену, где уже размахивал руками рыжий мужчина, призывая звезду кончать клеиться к хорошенькой девушке и вернуться к выступлению. — Подожди. Подожди, не уходи, слышишь? Пожалуйста… А?
Рукам стало горячо — а когда это он успел взять ее за руки? Почему-то сбилось дыхание. Он смотрел так, что губы ответили совершенно самостоятельно:
— Хорошо.
Призвать к порядку обретшие самостоятельность губы и руки она не успела — Лёш мягко повлек ее за собой, и к бунту против хозяйки присоединились ноги. Она послушно пошла за ним, за ним, на сцену…
Здесь было намного светлей. Софиты очень четко, до мельчайшей черточки высвечивали колышущийся ковер из зеленых ветвей в глубине сцены, несколько цветных барабанов, блики на гитаре Лёша… и его лицо.
Мальчик вырос.
Высокий, выше ее, стройный и гибкий юноша совсем не был похож на бледного до прозрачности мальчишку, впервые в жизни заговорившего с ней о свидании. Тогда, в парке, когда он всей грудью вдохнул воздух, улыбнулся и посмотрел на нее сияющими глазами, она подумала, что он красивый. Очень красивый, когда не замученный и не обреченный. А сейчас это впечатление усилилось. И значительно.
До замирания сердца.
Зеленые глаза смотрели с таким теплом и таким смущением. Он что-то сказал — она не услышала.
— Что?
— Садись. Садись, вот сюда. И слушай. Хорошо?
Краткая заминка — и на сцене возникло кресло. Мягкое.
— Друзья… — Лёш невольно сбивался. — Сегодня… я нашел ту девушку, которую искал несколько лет. Самую удивительную и неповторимую девушку. Эта песня — тебе, Лина.
Какие-то остатки здравого смысла в ее бедной голове еще сохранились. Именно они сейчас робко намекнули, что наемной убийце крайне неразумно вот так выставлять напоказ свое лицо тысячам людей. Но тут мягко заговорили гитарные струны, и эти остатки благоразумия делись неизвестно куда. Попросту растворились в музыке.
Ангел ступает по облакам,
Ангелы носят нимб… —
с легким вызовом пропел ясный голос, и Лина невольно улыбнулась, хотя нежно-проникновенная мелодия не наводила на мысли о юморе.
Белые перья, нежные крылья,
Взгляд неземной доброты…
И звенящий аккорд, взмывающий к небесам. И, словно вызванный звуками музыки, в воздухе мерцающей дымкой зависает голубовато светящийся силуэт с жемчужно-нежными крыльями.
По залу проносится восхищенный вздох. Осветитель сработал мастерски, сотворенный его рукой светлый ангел проникновенно-печальными глазами смотрел на толпу и, казалось, ступи к нему кто-то в эту минуту, позови — и он шагнет навстречу.
Ангелы так высоко в Небесах,
Не видно, зови не зови.
А мы все мечтаем увидеть их свет,
Мечтаем об их любви.
И если все кончено, холод в крови,
Проигран последний бой,
Тогда и увидишь посланца Небес,
Пришедшего за тобой.
Но ангельских крыльев покой и свет
Тебе не заменят того, чего нет,
Ведь жизнь и любовь, и долги, и враги,
Все это теперь у тебя позади…
А что впереди? Да хоть райский покой,
Тебе все равно не вернуться домой
Обратно с Небес, хоть моли, хоть рвись,
Тебе не вернуться в жизнь.
Гитара вдруг резко сменила ритм. В сдержанном рокоте струн бесследно растворилась печаль и проступило иное — вызов.
Строки накатывали штормовыми волнами:
А глупое сердце все рвется и ждет.
Надежда на помощь последней умрет!
Пресветлый, спаси, мне ведь рано, ей-богу,
В небесный чертог от родного порога!
Но ангел в жемчужном сиянии крыл
Лишь скажет: «Утешься, ведь честным ты был…
Утешься, что жизнь не зазря прожита!
Тебе открываются рая врата».
Другой утешения не говорит,
И взгляд его праведным гневом горит,
Но он преграждает дорогу злу.