Музей невинности - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 68

Мать уже не раз уверяла меня, что Сибель не любила кошек, хотя я не мог вспомнить, чтобы сама Сибель об этом когда-нибудь говорила. Матери явно хотелось поругать её в угоду мне. Мы выпили кофе на балконе, глядя на очередную, на сей раз небольшую, похоронную процессию во дворе мечети. После смерти отца мать иногда плакала, но в целом её здоровье, настроение и душевное состояние были нормальными. В тот день в гробу лежал один из крупных домовладельцев Бейоглу, которому принадлежал большой «Дом благоденствия». Мать стала объяснять мне, где он находится, но, когда уточнила, что в двух шагах от кинотеатра «Атлас», я поймал себя на том, что представляю себя в этом кинотеатре вместе с Фюсун на премьере фильма с нею в главной роли. После обеда я отправился в «Сат-Сат» и принялся за дела, твердя, что вернулся к прежней, «нормальной» жизни, которую вел до Сибель и до Фюсун.

Встреча с ней почти полностью успокоила боль, ощущавшуюся многие месяцы. Сидя за бумагами в кабинете, я в глубине сознания это понимал и был довольно искренен в своем ощущении, что избавился наконец от любовной болезни. Между дел я иногда проверял себя и с радостью замечал, что у меня не возникало никакого желания видеть её. Больше и речи не могло быть о том, чтобы я ходил в их отвратительный дом, в то крысиное гнездо среди потоков грязи и помоев. Однако произошедшее не давало мне покоя — не из-за любви, скорее из-за гнева на мальчишку, назвавшегося мужем, и на всю семью. А так как сердиться на ребенка я считал глупостью, то сердился на себя, на собственную глупость, за то, что из-за этой любви провел целый год жизни в страданиях. Но и на себя сердился тоже не по-настоящему: я лишь пытался увериться, что начал новую жизнь, мои страдания закончились, а новые сильные чувства лишь доказывают, что моя жизнь наконец изменилась.

На волне такого настроения мне захотелось повидаться со всеми старыми друзьями, которых я раньше избегал, развлекаться, бывать на приемах. (Я ведь отдалился от Заима с Мехмедом из-за боязни, что рядом с ними с новой силой вспыхнут воспоминания о Фюсун и Сибель.) Но на вечеринках после полуночи, уже выпив хорошенько, я опять чувствовал злость и понимал, что сержусь не на глупость и пустоту высшего света, не на себя из-за неотвязной страсти своей и не на кого-то постороннего; я понимал, что сердит на Фюсун. И со страхом замечал, где-то в глубине души, так глубоко, что я едва слышу сам, как все время ругаюсь с ней. Забывая про веселье, ловил себя на том, что втайне виню её за жизнь в Чукурджуме, в этом крысином гнезде среди грязи, и теперь не могу принимать всерьез человека, который так глупо испортил себе жизнь замужеством. Я уже упоминал об одном своем приятеле из Кайсери, Абдулькериме, с которым мы дружили со времен службы в армии. Его отец был богатым землевладельцем. Когда мы отслужили и расстались, он каждый год ко всем праздникам присылал мне из своих краев красивые открытки с тщательно написанными от руки искренними поздравлениями, а я через некоторое время сделал его директором представительства «Сат-Сата» в Кайсери. В последние годы я редко встречался с ним во время его приездов в Стамбул, так как чувствовал, что Сибель он покажется слишком «традиционным» и «провинциальным». Абдулькерим приехал в Стамбул через четыре дня после моего визита домой к Фюсун, и я пошел с ним в ресторан «Гараж», недавно открывшийся, но сразу пришедшийся по вкусу стамбульской элите. Мы сидели там, и я, ради развлечения, попытался посмотреть на окружающих и на себя его глазами — глазами приезжего, и поэтому принялся рассказывать ему разные истории про стамбульских богачей, часть которых находилась здесь; некоторые даже подходили к нам поздороваться. Вскоре я с неприязнью заметил, что Абдулькерима интересуют не истинные истории этих малознакомых людей, а деликатные подробности их личной жизни, и он с удовольствием обсуждает каждую девушку и то, с кем она бывала и встречалась, будучи незамужней — и даже не помолвленной. Наверное, именно поэтому к концу нашей встречи мне нестерпимо захотелось поведать ему о себе, и я рассказал о любви к Фюсун, но так, будто это случилось с каким-то другим бесшабашным, но известным, любимым обществом молодым богачом. Говоря о любви к «продавщице», я указал Абдулькериму на одного молодого человека, сидевшего за дальним столиком, дабы он не заподозрил меня.

— Ну так что? Зазноба его вышла замуж, вот бедняге и повезло, — подытожил Абдулькерим.

— Признаться, я уважаю его за то, на что он решился ради любви, — возразил я. — Он ведь помолвку ради неё расторг...

В лице Абдулькерима на миг появилось понимание; но он тут же принялся наблюдать за известным табачным фабрикантом Хиджри-беем, его супругой и двумя его прекрасными дочерьми, которые направлялись к выходу. «Кто это?» — спросил он, не глядя на меня. Младшая из высоких, смуглых дочерей Хиджри-бея — кажется, её звали Неслишах — высветлила волосы и стала блондинкой. Мне не понравилось, как Абдулькерим смотрел на них — полунасмешливо-полувосхищенно.

— Поздно уже, пойдем отсюда! — предложил я.

Я попросил счет. Мы вышли на улицу и больше ни о чем не разговаривали.

Домой, в Нишанташи, я не пошел, направившись в сторону Таксима. И размышлял над тем, что ведь сережку я Фюсун вернул, правда, сделал это тайком, много выпив и «забыв» её в ванной. Это унизительно и для них, и для меня. Чтобы защитить свою честь, надо показать им, что я сделал так намеренно, не по ошибке. После того, как я все объясню, попрошу у неё прощения и больше никогда не стану искать встреч с ней. Спокойно, как принявший серьезное решение человек, я собирался сказать Фюсун последнее «прощай»! Возможно, тогда Фюсун встревожится. Но промолчу, вроде того как она молчала целый год. Ничего не скажу о том, что мы больше никогда не увидимся, но перед выходом пожелаю ей счастья, дав понять, что отныне она видит меня в последний раз, чтобы начала переживать.

По переулкам Бейоглу я медленно шел в Чукурджуму, и тут мне подумалось: а вдруг Фюсун вовсе и не будет переживать; ведь она, возможно, счастлива в том доме со своим мужем. Но если это так, если она любит своего заурядного мужа настолько, чтобы выбрать жизнь с ним в таких трущобах, то я в любом случае не желаю её видеть после того вечера. Пока я шагал в свете бледных уличных фонарей, по узким улицам, по разбитым мостовым, поднимался вверх, заглядывал в окна и сквозь неплотно задвинутые занавеси видел разных людей. Где-то выключили телевизор и собирались ложиться спать, где-то пожилые бедные супруги вместе курили перед сном, сидя друг против друга, и тем весенним вечером мне хотелось верить, что люди в этом бедном маленьком квартале счастливы.

Когда я позвонил в дверь, в эркере второго этажа открылось окно. В темноте раздался голос Тарык-бея:

— Кто там?

— Это я.

— Кто?

Я стоял, раздумывая, не бежать ли мне, как вдруг тетя Несибе открыла дверь.

— Тетя, извините! Мне не хотелось беспокоить вас так поздно.

— Ну что вы, Кемаль-бей, прошу вас, входите.

Поднимаясь вслед за тетушкой по лестнице, как и в первый раз, я твердил себе: «Ничего, не стесняйся! Ты видишь её в последний раз!» Сосредоточившись на том, что меня больше никто никогда не посмеет унизить, я вошел в квартиру, но как только увидел Фюсун, сердце мое опять постыдно заколотилось. Она сидела перед телевизором рядом с отцом. Они оба растерялись и смущенно встали, а заметив, что от меня пахнет алкоголем, посмотрели как-то с жалостью. Мне и сейчас неприятно вспоминать те первые несколько минут, когда я с трудом проговорил, что проходил мимо и решил зайти, просил прощения за доставленное беспокойство, что, дескать, вспомнил кое-что серьезное, о чем мне хочется поговорить. Мужа дома не было («Феридун ушел к своим друзьям-киношникам). Но заговорить о том, ради чего я пришел, никак не получалось. Тетя Несибе на кухне готовила чай. А Тарык-бей, не сказав ни слова, ушел, и мы остались одни.