Арцеулов помолчал, оценивая ситуацию. Тех, с оружием, пятеро. У парня нет даже ножа, значит, можно рассчитывать лишь на собственную ловкость и на карамультук…
— Ты чего? — возмутился Степа. — Их же пятеро на одного…
Ростислав не ответил и, быстрым движением расстегнув полушубок, скинул его в снег. Затем передал ружье Косухину и сжал в руке нож.
— Первого, кто поднимет оружие!
Между тем обстановка изменилась. Один из тех, кто стоял в стороне и посмеивался, вдруг стал очень серьезным и что-то громко крикнул. Трое, избивавшие парня в куртке, отскочили в сторону, оставив жертву лежащей в снегу. Тот, кто отдал приказ, лениво поднял ствол карабина. Парень успел вскочить, но тут же замер, увидев направленный на него ствол. Косоглазое лицо дернулось в злобной ухмылке, палец лег на спусковой крючок…
…И послышался грохот. Карамультук, нацеленный Степой, окутался черным дымом. Косоглазый рухнул в снег — пуля угодила точно в висок. Другой, в таком же сером полушубке, попытался обернуться, но, захрипев, начал сползать в снег — Арцеулов уже был рядом и вынимал из его бока окровавленный нож. Один из оставшихся, не успев выхватить оружие, кинулся на капитана, но получил резкий удар в грудь, бросивший его навзничь.
Парень в куртке, сообразив, что пришла подмога, кинулся на ближайшего косоглазого и повалил его в снег, вцепившись в горло. Пятый — последний — дернул из-за пояса револьвер, но подоспевший Степа обрушил на его голову приклад. Бандит в сером мягко ткнулся лицом в труп своего товарища. Сцепившийся со своей недавней жертвой тип сумел вырваться и подхватить с земли карабин, но хлопнул сухой короткий выстрел, и Арцеулов сунул за пояс трофейный револьвер. Дело было сделано.
Степа первым делом бросил верно послужившее ружье и закинул за плечо новенькую винтовку. Теперь и он почувствовал себя прежним — уверенным и сильным. Арцеулов ткнул носком унта лежащего в снегу косоглазого, которого оглушил удар затылком об лед, и без особых сантиментов добил его выстрелом в голову. После чего, оглядев место побоища, слегка поморщился и направился надевать сброшенный полушубок.
— Сэнк-ью, бойз! — произнес спасенный, весело улыбаясь и вытирая снегом окровавленное лицо. Досталось парню крепко, но оптимизма он, похоже, не потерял.
Степа понял, что его благодарят и промычал в ответ что-то неопределенное.
— Амэрикэн? — продолжал между тем парень.
— А! — сообразил Косухин. — Никак нет, браток, не оттуда.
Парень с интересом прислушался, вновь улыбнулся и неуверенно проговорил:
— То… пан поляк?
— Вот, чердынь-калуга, непонятливый. Русские мы!
— Шердынь… — удивленно пробормотал парень, затем его лицо прояснилось, и он четко, почти без акцента произнес:
— Спасибо, товарищ!
— Вот это дело! — обрадовался Косухин. — Это по-нашему! Видал, Ростислав, понимает!
— Вы американец? — заинтересовался Арцеулов, успевший накинуть полушубок и теперь поправлявший ремень.
— О, йес! — охотно согласился неизвестный. — А'м Тэд Валюженич, Джонсвилл, Индиана стэйт. Бат… бойз, д'ю андестэнд Инглиш?
— Немного, — ответил Ростислав по-английски. — Похоже, мистер Валюженич, у вас были некоторые проблемы?
— О, да! И я могу лишь поблагодарить Творца, что он занес таких решительных русских парней в самую жуткую дыру на Тибете!
— Значит, все-таки Тибет… — проговорил Арцеулов и еле заметно нахмурился…
4. УБЕЖИЩЕ
Тэд Валюженич верил Богу, американской Конституции, законам природы и — отчасти — президенту Вильсону. Во всех остальных вопросах он оставался ярым скептиком, каким и положено быть молодому ученому в двадцать два года.
Предок Тэда — люблинский маршалок Тадеуш Валюженич — прибыл в Штаты еще в конце XVIII века. С тех пор Валюженичи считали себя истинными янки, а от польских предков оставили лишь несколько пергаментов с давними королевскими привилегиями, а также имена Тадеуш и Криштоф, которые получали старшие в семье. Так младший Тадеуш — Тэд — получил свое имя, а Крисом — Криштофом — был его отец, известный филолог-медиевист, в последние годы работавший по приглашению Британской Королевской Академии наук в одном из английских университетов. Тэда, не желая создавать ему тепличные условия, отец отправил в Сорбонну, посылая ему денег, которых как раз хватало на квартирку в пригороде и на чашку кофе по утрам. Поучившись год и вдоволь наслушавшись о миннезинге и трубадурах, Тэд в конце концов взбунтовался и перевелся на отделение археологии, что больше подходило к его живой натуре. Отец воспринял решение своего отпрыска кисло, но ограничился лишь урезанием ежемесячной субсидии, так что утренняя чашка кофе отпала сама собой.
Впрочем, Валюженич-младший не унывал и уже через полгода добился именной стипендии и места лаборанта в отделе молодого, но уже знаменитого профессора Луи Робера. Тэду помогли поистине сизифово трудолюбие, а так же знание языков. Отец, готовя свое чадо в филологи, заставлял его учить не только язык предков — польский, но и древние языки заодно с современными европейскими. Польский Тэд как следует так и не выучил, по-русски, как выяснилось, мог понимать лишь с пятого на десятое; зато досконально зал древнегреческий, а за последний год увлекся восточными языками — от суахили до наречия тибетских бхотов.
На Тибет Валюженич попал отчасти из-за бхотов, чьими древностями серьезно заинтересовался, а отчасти из-за своего приятеля Шарля Карно. Молодой аспирант, потомок знаменитого математика и генерала Революции, Шарль был аспирантом у Робера и на свои средства организовал экспедицию по центральному Тибету, дабы обследовать несколько малоизвестных буддийских монастырей. Профессор Робер лишь покачал головой, узнав о безумном замысле своих учеников, но в конце концов благословил, вручив письма во все возможные официальные и научные учреждения Китая и Британской Индии.
Валюженич вместе с Карно, наняв нескольких проводников, три месяца ездили по глухим закоулкам Тибета, перезнакомились с десятками бритоголовых мудрецов в оранжевых одеяния и сумели правдами, а больше неправдами, собрать большую коллекцию тибетской старины. Ближе к зиме, когда даже самые смелые проводники опасались вести экспедицию дальше, Шарль Карно решил во что бы то ни стало добраться до главной святыни бхотов — монастыря Шекар-Гомп. Местные власти предупреждали, что возле Шекар-Гомпа небезопасно — там объявились какие-то вооруженные отряды, захватившие монастырь и нападавшие на окрестные селения. Карно был готов рискнуть, и Валюженич, естественно, тоже.
Все уже было готово, но в начале декабря Шарль внезапно заболел. Он пролежал в горячке три недели, затем начал поправляться, но ни о какой дальнейшей поездке, да еще зимой, не могло быть и речи. Тогда Тэд решил рискнуть сам. Тут даже Карно испугался, попытавшись не пустить друга в эту авантюру, но Валюженич был тверд. Он, истинный янки, воспринимал случившееся как вызов. Непокорный сын профессора был готов вызов принять, и в начале января, оставив Шарля под присмотром нескольких соотечественников-французов, нанял проводников и отправился в путь.