— Ты случайно не знаешь, кто любовница Фица, Джейн?
— Лиззи! Только не Фиц! Он слишком горд! С чего ты взяла? Это неправда.
— Я думаю, именно так. Моему терпению приходит конец… Не знаю, сколько еще я смогу поддерживать этот фарс, — сказала Элизабет. Ее горло мучительно сжималось. — Совсем недавно он поделился со мной, как отчаянно сожалеет, что женился на мне.
— Нет! Не верю! Он был так страстно влюблен в тебя, Лиззи. Совсем иначе, чем у меня с Чарльзом. Нам было хорошо и уютно вместе — первое место занимала любовь, а не страсть. С Фицем это было прямо наоборот. Он пылал страстью, всеподчиняющей бурной страстью. Чем ты разочаровала его? Если он сказал подобное, значит, ты его разочаровала и самым страшным образом. Послушай, у тебя же должны быть какие-то предположения!
Элизабет встала с закрытыми глазами и начала демонстративно натягивать узкие лайковые перчатки, по очереди, палец за пальцем. Когда она открыла глаза, они были темными, как буря. Джейн в ужасе отпрянула.
— Единственной, на кого я всегда могла положиться, была ты, Джейн. Да, я употребила прошедшее время, так как вижу, что ошибалась. Мой муж обходится со мной возмутительнейшим образом! Я не сделала ничего, чем могла бы его разочаровать! Напротив, это он меня разочаровывает. Вчера вечером я предложила уехать от него, но он даже этого мне не позволяет! Почему? Потому что ему пришлось бы отвечать на вопросы о жене, которая его оставила! Какой же заискивающей, пресмыкающейся женой ты должна быть, Джейн! Неудивительно, что ты извиняешь такие невинные причуды, вроде любовниц.
Она уставилась в окно, игнорируя новый захлебывающийся плач сестры.
— Я вижу, моя карета подъехала. Нет, не трудись вставать, завершай спокойно свое хныканье. Я найду дорогу сама.
И она вышла вон вне себя от гнева, содрогаясь — чтобы проплакать всю дорогу домой в Пемберли. Там она прошла прямо в свои апартаменты и приказала Хоскинс задернуть занавески.
— Сообщите мистеру Дарси, что я слегла с тяжелой мигренью и не смогу попрощаться с миссис Хэрст, мисс Бингли и мисс Хэрст.
— Не хочу быть нетактичным, Элизабет, но вы хорошо себя чувствуете? — спросил на следующее утро Ангус, когда встретил свою гостеприимную хозяйку на ее любимой дорожке в лесу за пемберлийской речкой.
Она одной рукой обвела поляну, на которой они стояли.
— Трудно быть угнетенной духом, Ангус, когда меньше чем в полумиле от дома такая красота, — сказала она, уклоняясь от его вопроса. — Для цветов уже поздно, но эта поляна идеальна в любое время года. Этот ручеек, стрекозы, хрупкие перья папоротника девичьи волосы — тончайшее кружево, превосходящее всякое воображение! Наш садовник говорит, что миниатюрность листиков и кружевная воздушность — особенность девичьих волос, растущих на этой поляне. Я знаю людей, восторгающихся павлиньими перьями, но я предпочту перо этого дивного папоротника.
Но отвлечь Ангуса ей не удалось.
— Мы живем в эпоху, когда личное тщательно оберегается, и я, как никто, понимаю, что леди доверяют сокровенное только мужьям. Однако я настаиваю на привилегиях того, кто уповает стать членом вашей семьи. Я люблю Мэри и надеюсь жениться на ней.
— Ангус! — Элизабет улыбнулась ему в полном восторге. — Ах, вот это чудесная новость! А она знает, что вы ее любите?
— Нет. Я не сделал ей предложения, пока десять дней жил в Хартфорде, так как видел, что она не готова его принять. — Его глаза заискрились. — Местный солиситер попытал удачу и был отвергнут категорически, хотя он молод, достаточно богат и хорош собой. Я учел его пример и предложил себя Мэри только в качестве доброго друга. Это был правильный ход в том смысле, что она не скрыла от меня ни свои честолюбивые помыслы, ни пылкую преданность Аргусу, автору писем. С одной стороны — девичьи грезы, но с другой — достойные замыслы. Я слушал, предлагал советы, какие, по моему мнению, она могла принять, а главным образом держал язык за зубами.
Элизабет нашла мшистый валун и села на него.
— Я была бы так счастлива, Ангус, назвать вас членом нашей семьи. А что вы ей не открылись, думаю, ваш инстинкт вас не обманул. Мэри всегда была невысокого мнения о мужчинах, но противостоять столь презентабельному и умному мужчине, как вы?
— Надеюсь, не вечно, — сказал он чуть грустно. — Я обрел ее доверие и уповаю обрести ее любовь. — Ничего больше он сказать не мог; Аргус должен был оставаться его тайной.
— Почему вы выбрали ее, чтобы полюбить? — спросила Элизабет.
Он вскинул брови.
— Выбрал? Странное слово в сочетании с любовью! Не думаю, что речь вообще тут может идти о выборе. Я богат, я не дряхл и мое лицо, как считают, женщинам нравится. Говорю я все это в подкрепление тому, что обо мне говорят в свете — что я могу выбрать самую подходящую невесту. Так почему Мэри менее всего подходящая? Если имелось видимое начало, то, полагаю, причина — ее красота, которую не способна умалить даже ее жуткая манера одеваться. Но когда я кое-как сумел познакомиться с ней, я столкнулся с колючей, мизантропичной, яростно независимой душой, пылающей желанием оставить свой след в английском образе мышления. Назвать ее философом нельзя. Она не постигла основ философии, не имеет систематического знакомства с ее теориями, с ее эволюцией. Но я видел, что семнадцать лет, отданных заботам о матери, открыли ей широкий доступ к книгам, обычно не рекомендуемым для женского чтения и внушившим ей почти отчаянное желание освободиться от пут, наложенных обычаем на женщин. Невежество — лучший друг и союзник обычая, и в первую очередь обычаев, налагаемых на существа низшего порядка, вроде женщин или чернокожих. Ну а Мэри лишилась своего невежества, она стала образованной. И ей достало здравого смысла понять, что без практического опыта одного ее образования мало. Все это вместе взятое, по моему убеждению, и заставило ее приступить к осуществлению своего замысла. Думаю, своим делом она изберет не облегчение нищеты, а образование для всех.
— Но зачем ездить в почтовых каретах, зачем останавливаться в дешевых гостиницах?
— Толком не знаю, но подозреваю, для того, чтобы выглядеть бедной гувернанткой. Люди не откровенничают с вышестоящими, Элизабет. Вот Мэри и решила не выглядеть вышестоящей.
— Как поразительно хорошо вы понимаете эту Мэри! Вы пытались сказать мне, что я совсем ее не знаю, а я отчитала вас. Но неосведомленной была я, а не вы, — сказала Элизабет со вздохом.
Ангус поморщился.
— Но одного фактора я совершенно не учел, — сказал он, — ее природного дара навлекать на себя беды. Логического объяснения ему я не нахожу. Беднейшие гувернантки ездят в почтовых каретах и останавливаются в сквернейших гостиницах, но на них не нападают, их не похищают. Даже те крохотные сведения, которыми мы располагаем о ее путешествии из Грэнтема в Ноттингем, подтверждают эту тенденцию; над ней измываются пятеро мужланов, сбрасывают ее в жижу во дворе почтовой станции и гогочут, глядя на нее. Ее приключения ужасающи! Что заставило их так себя вести? Ее красота? Гинеи в ее кошельке? Эта колючая мизантропия? Или все вместе взятое?