Меня встретил Джеймисон. Он надзирал за всем, что не попадало под прямой контроль магистров: за кухнями, прачечными, конюшнями и складами. Нервный, он походил на птицу — человек с телом воробья и глазами ястреба.
Джеймисон проводил меня в большую комнату без окон со знакомым столом в форме полумесяца. Ректор сидел в центре, как и во время приемных экзаменов. Единственной разницей было то, что здесь стол не стоял на возвышении и мы с сидящими магистрами смотрели друг другу почти глаза в глаза.
Взгляды, встретившие меня, нельзя было назвать дружелюбными. Джеймисон проводил меня до самого стола; посмотрев на него с этого ракурса, я понял значение фразы про «рога». Джеймисон удалился за маленький отдельный стол и окунул перо в чернильницу.
Ректор сцепил пальцы лесенкой и заговорил без всяких предисловий:
— Второго кайтелина Хемме созвал магистров.
Перо Джеймисона сновало по листу, иногда снова окунаясь в чернильницу на верхнем краю стола. Ректор продолжал, все так же официально:
— Все ли магистры присутствуют?
— Магистр медицины, — сказал Арвил.
— Магистр архивов. — Лоррен, как всегда, хранил абсолютную невозмутимость.
— Магистр арифметики, — отозвался Брандье, рассеянно похрустывая суставами.
— Магистр артефактов, — буркнул Килвин, не отрывая глаз от стола.
— Магистр алхимии, — сказал Мандраг.
— Магистр риторики. — Лицо Хемме было красным и злым.
— Магистр симпатической магии, — произнес Элкса Дал.
— Магистр имен. — Элодин улыбнулся мне — не просто формальное изгибание губ, но теплая широкая зубастая улыбка.
Я вздохнул от облегчения оттого, что хотя бы один человек из присутствующих вроде бы не рвется подвесить меня за пальцы.
— И магистр языков, — сказал ректор. — Все восемь… — Он нахмурился. — Извините. Вычеркните это. Все девять магистров присутствуют. Изложите свое обвинение, магистр Хемме.
Хемме не заставил долго себя просить.
— Сегодня студент-первочетвертник Квоут, не числящийся в аркануме, наложил на меня симпатическое заклятие со злобным умыслом.
— Записаны два обвинения от магистра Хемме против Квоута, — сурово сказал ректор, не отрывая от меня глаз. — Первое обвинение: недозволенное применение симпатии. Какое за это полагается наказание, магистр архивов?
— За недозволенное применение симпатии, приведшее к травме, студент-нарушитель будет связан и высечен кнутом. Количество ударов не меньше двух и не больше десяти, по спине, кнут одинарный, — произнес Лоррен, словно зачитывая указания из книги.
— Назначаемое число ударов? — Ректор посмотрел на Хемме.
Хемме помолчал, раздумывая:
— Пять.
Я почувствовал, как кровь отлила от лица, и заставил себя сделать медленный вдох через нос, чтобы успокоиться.
— Возражает ли кто-нибудь из магистров против этого? — Ректор оглядел стол, но все рты были закрыты, все взгляды суровы. — Второе обвинение: злоупотребление магией. Магистр архивов?
— От четырех до пятнадцати ударов одинарным кнутом и исключение из Университета, — ровным голосом сообщил Лоррен.
— Назначаемое количество?
Хемме уставился на меня:
— Восемь.
Тринадцать ударов кнутом и исключение. Холодный пот выступил у меня на спине, и я почувствовал тошноту под ложечкой. Я знавал страх и раньше. В Тарбеане он всегда был рядом, помогая выживать. Но никогда раньше я не испытывал такой отчаянной беспомощности. Страх не того, что будет больно моему телу, но что рухнет вся моя жизнь. У меня начала кружиться голова.
— Ты понимаешь, в чем суть этих обвинений? — жестко спросил ректор.
Я сделал глубокий вдох.
— Не совсем, сэр. — Я ненавидел звук своего голоса, дрожащий и слабый.
Ректор поднял руку, и Джеймисон убрал перо с листа.
— Если студент, не являющийся членом арканума, применяет симпатию без разрешения магистра, это нарушение законов Университета.
Его лицо посуровело.
— Категорически запрещается причинять вред с помощью симпатии, особенно магистру. Несколько сотен лет назад за арканистами охотились и сжигали их живьем за такие дела. Мы не потерпим здесь подобного поведения.
Я услышал тяжелую злость, закрадывающуюся в голос ректора, и только тогда почувствовал, насколько он разгневан. Он перевел дыхание.
— Теперь ты понимаешь?
Я потрясенно кивнул.
Он снова махнул Джеймисону, и тот снова занес перо над бумагой.
— Понимаешь ли ты, Квоут, эти обвинения против тебя?
— Да, сэр, — сказал я как мог ровно. Все казалось слишком ярким, и мои ноги слегка дрожали. Я попытался заставить их успокоиться, но они только больше затряслись.
— Есть ли тебе что сказать в свою защиту? — коротко спросил ректор.
Я хотел только уйти. Взгляды магистров подавляли меня, мои руки похолодели и взмокли. Возможно, я бы покачал головой и выскользнул из комнаты, если бы ректор снова не заговорил.
— Ну? — раздраженно повторил он. — Нет защиты?
Фраза отозвалась во мне целым аккордом: этими же словами сотни раз пользовался Бен, бесконечно натаскивая меня в спорах. Теперь они вернулись ко мне, укоряя: «Что? Нет защиты? Любой мой ученик должен уметь защитить свои идеи. Не важно, как ты проведешь свою жизнь, твой ум защитит тебя лучше меча. Не давай ему тупиться».
Я сделал еще один глубокий вдох, закрыл глаза и сосредоточился. Через долгую минуту я почувствовал, как меня окружило холодное бесстрастие «каменного сердца». Дрожь прекратилась.
Я открыл глаза и услышал, как мой собственный голос произносит:
— У меня было разрешение на применение симпатии, сэр.
Ректор бросил на меня долгий суровый взгляд:
— Что?
Я завернулся в «каменное сердце», как в успокаивающий плащ.
— У меня было разрешение от магистра Хемме: и явное, и подразумеваемое.
Магистры зашевелились на своих местах, озадаченные.
Ректор недовольно потребовал:
— Объяснись.
— Я подошел к магистру Хемме после его первой лекции и сказал, что уже знаком с концепциями, которые он сегодня излагал. Он ответил, что мы обсудим это завтра. Когда он пришел на занятие на следующий день, то объявил, что сегодня лекцию буду читать я и на ней продемонстрирую принципы симпатии. Осмотрев доступные материалы, я показал классу первую демонстрацию, которую мне дал мой учитель.
Вранье, конечно. Как я уже говорил, в моем первом уроке участвовала горстка железных драбов. Это была ложь, но правдоподобная ложь.