– Я тебя, тварь, только леса дождусь, не сожру – нет, я сначала все кишки из тебя выпущу и по деревьям развешу…
– Опять он за свое, – пожаловалась на Лесника Доната. – Сколько можно это слушать?
Она легко перепрыгнула через расщелину в скале, недобро покосившись на Лесника: знала, как тяжело ему даются такие препятствия. Созданное для скорого передвижения по лесу тело с трудом перебиралось по острым камням. С трудом-то с трудом, а темп, взятый Ладимиром, выдерживал легко. И, наверное, не раз обогнал бы путников, но ему нужна была Доната.
– Почему бы мне не поговорить? – Лесник заструился, не отставая от нее ни на шаг. Кровожадная пасть захлопнулась рядом с ее ногой, но она оказалась проворнее. После того, как он дважды ее укусил, больше для острастки, она была внимательна. Понимала, тварь, что с больной ногой до вожделенного леса Донате идти дольше, чем со здоровой. – В лесу, только ближе подойдем, я с тобой разговаривать не буду. Дай мне силы почувствовать. Голову тебе откушу и в город понесу. Вот и доказательства будут…
Что-то внутри гибкого червеобразного тела неприятно заурчало. Доната нахмурилась.
– Смотри, как бы тебе самому во сне башку не откусили, – снова не сдержалась она.
И едва успела отскочить в сторону. Лесник поднялся на задние лапы, намереваясь придавить ее собственной тяжестью, но наткнулся на меч Ладимира. Пронзить толстой шкуры он не мог, хотя, начиная с первой встречи в пещере, пытался не раз.
С тех пор Лесник тащился рядом с Донатой, не отставая и не обгоняя ее. Покоя от него не было ни днем, ни ночью. По ночам приходилось спать по очереди. Гадкая тварь больно кусалась, стоило подпустить ближе. У Донаты до сих пор болела голень. Синяя круглая отметина – напоминание о собственной неповоротливости. Но один сильный удар по выпуклостям, заменяющим Леснику глаза, и тот откатывался до следующего удобного момента.
А днем он доставал Донату бесконечными угрозами, раз от разу становившимися более изощренными и изобиловавшими все новыми кровавыми подробностями. Как она предполагала спасаться в лесу от Лесника, где любые корни питали его силой – на этот вопрос не было ответа. Лесник угрюмо бубнил, выдумывая новые виды расправы, но двигался уже не так споро, как раньше. Доната время от времени огрызалась, украдкой жалея о том, что нельзя вызвать черную гадину и попросить ее избавить от общества Лесника. Хрен редьки не слаще, но из двух зол самое злое не закрывало своих многочисленных ртов ни на мгновенье. Хорошо хоть, говорили они одно и то же, а не все сразу – разное.
Благополучно избежав опасности, Доната утвердилась в мысли, что колдовство лишило ее смертельного соседства. И теперь, быть может, первый раз после рождения, она осталась одна. А значит, в Белом городе ей предстояло выполнить клятву, что дана была матери – посмотреть в глаза Той Женщины.
– Камни, всюду камни, – шелестел ветром после грозы Лесник, шустро перебирая маленькими лапами. – Без души… Одна мощь. А без души, какая ж сила? Не достать… Но ничего. Никто еще обо мне не говорил таких вещей, и ты первой не будешь. Наберусь силы – вопьюсь в тебя и буду кровь по капле высасывать. Не сразу умрешь, клянусь, не сразу. По кусочкам тебя растащу, разорву, дождусь, пока кишки из тебя живой вывалятся, кожу сорву, на память возьму… в крови твоей умоюсь, а башку – ту напоследок оставлю… Чтоб видела ты своими зенками, как я над тобой издеваться буду…
– Заткнись, – вдруг не сдержался молчавший до того Ладимир. – В ушах звенит от твоего нытья.
– А ты, парень, много на себя не бери, – по-змеиному зашипел Лесник. – Только потому, что мне за тебя никто не заплатит… Я тебя на закуску оставлю, – пообещал он, но, судя по всему, эта тема его не увлекла, и он вернулся к предыдущей. – Все жилочки из тебя вытяну, косточки до белоснежного блеска обсасывать буду…
– Вот тварь, – готовя место для ночлега, в который раз удивился Ладимир. – И не надоест же целыми днями по кругу гонять?
– До тебя, парень, мне дела нет, – треском сухих веток с готовностью отозвался Лесник. – У тебя и мясо-то жесткое. А у нее сочное. Да и девственница она к тому же, а это…
Доната, услышав такое, подавилась и долго кашляла. Все-таки ужин испортил, гад! Такого жирного горного крота Ладимир приготовил – пальчики оближешь. Кашляла до тех пор, пока Ладимир не догадался ее по спине постучать. А сам улыбку старательно прятал. Жаль, нельзя было ей в ответ пошутить, припомнив жаркое объяснение в пещере, что, дескать, такое впечатление, что всех ее девственность сна лишила. Помнится, еще в сожженной деревне, когда она пришла в себя, Ладимир жестко ей сказал:
– Хоть раз напомнишь мне о том, что было в подземелье, я развернусь и уйду. Веришь?
И вид при этом имел такой безумный, что не поверить ему Доната не могла.
Чем выше забирались в горы, тем становилось холоднее. И тем более невыносимым становился Лесник. По утрам теперь на жухлой траве, кое-где гнездившейся в скальных трещинах, блестел иней. Холод оказал пагубное воздействие не только на шкуру Лесника – она выцвела, и черные пятна ртов не так бросались в глаза – но и на характер, и без того скверный. Теперь его угрозы словно тоже припорошил первый снежок: и подробностей стало меньше, и крови. Он впал в другую крайность. Все, что попадалось в поле его зрения, уж неизвестно, чем он там видел, но как-то умудрялся – будь то искореженный ствол горной сосны, или ручей, или скудная живность – все он сравнивал с тем, что оставил в лесу. Он бубнил с утра до вечера. Доната приучилась не замечать его болтовни – только бы под ногами не путался. Надвигала на уши вязаную шапку и шла вперед, отмеряя шаг за шагом.
– В лесу каждая живность имеет душу. Возьми хоть дерево, а хоть букашку, – шуршал у ног Лесник, – возьми хоть ту же сорокопутку. Опасная штучка для людей. А убивая ее, заметь, осторожно убивая, чтобы пальчики свои драгоценные не обрезать… эх, на тебя бы сотню-другую сорокопуток натравить, чтобы тельце твое острыми крылышками изрезали, да яйца там свои отложили… Ладно, не о том я. А вот знаешь ли ты, что за боль у нее, когда острая чешуя у нее созревает и приходится ей разрывать собственное тело, чтобы выбраться на свободу? Бабочкой уже. Каждая травинка, каждый росток, да и ручей, что пробился среди корней – все за жизнь борется. И все умирает, оставляя в лесу собственные души. А я подбираю, подбираю… А что в горах ваших? Ни смерти толком, ни жизни. Так, теплится что-то, как в жуке навозном… Тьфу, зло берет.
– Подожди, – Доната остановилась, пораженная неожиданной мыслью, – если в лесу Лесник есть, то в горах… Горняк быть должен?
– Горняк? – Лесник открыл на миг свои плотно закрытые с недавних пор рты. – Чтобы завести себе Горняка, душу надо иметь. А в горах…
– Ты что же, себя душой леса считаешь? – усмехнулась Доната. – Ты на себя много-то не бери. Людям служишь – а лес сроду не служил никому и впредь не будет.
– Тварь! – Лесник бросился на нее, но промахнулся. Она ловко отскочила от края пропасти.