Чужак - читать онлайн книгу. Автор: Симона Вилар cтр.№ 121

И Аскольд, с трудом ворочая языком, произносит имя брата. Твердохлеба понимает.

— Услала я сокола нашего. Непросто это было, однако. Раньше для него полюдье забавой казалось, в Киеве его не задержишь. А тут… Ох, и замутила же голову Диру Боянова дочка. Он все к ней на подворье бегал. Смеялся, что даже сватов зашлет, но как-то нерадостно смеялся. Видать, змея эта чернокосая не больно рада тому, что сам князь за ней приударяет. Хотя я с самого начала знала, что ничего там не сладится. Я ведь выведывала у перунников, что за краля эта Карина. И узнала, что когда-то Дир сжег ее селище, всю родню погубил. Подумай, прощается ли такое?

Аскольд хочет что-то сказать — мол, все может быть, но молчит. Вспоминает злые речи жены, ее страшные признания, ее месть. Нет, не нужна его брату подобная суложь, А ведь Карина — баба хитрая. Вон, за каких-то три года почитай весь Киев покорила. И она найдет, как отомстить врагу родни.

И тут князь, словно вспомнив что-то, беспокойно заворочался, с уголка безвольного рта на неподвижной стороне лица стекла струйка слюны. Твердохлеба тут же наклонилась, заботливо, словно мамка услужливая, вытерла мужу подбородок.

— Ты не волнуйся, что о перунниках заговорила, — молвила она, верно угадав мысли Аскольда. — Служители Громовержца все еще верят мне, а нам знать кое-что от них даже полезно.

Она говорит «нам», будто и не было ее страшного признания. И Аскольд, словно уже смирился с этим. Рад бы вновь осерчать, но сил нет. Да и поздно уже жизнь перекраивать, когда одной ногой почти стоишь у кромки.

А за волоковым окошком так дивно сияло солнце. Твердохлеба даже велела снять ставни с окон. Светлое сияние заполнило одрину, слышалось, как щебечут птицы, теплый ветерок колыхал бахрому вышитого ковра на стене.

— Волхвы гадают, к добру это или нет, — проговорила, стоя у окна, Твердохлеба. — Когда такое было, чтоб Морена Леле-Весне пору свою уступала? Вон в ночь Корочуна почки полопались на деревьях, озимые пошли подниматься. Дир-то в полюдье пошел едва ли не в корзно вышитом. Да не пошел, поплыл. Бывало ли такое когда? Ох, не к добру это. Коварство Зимы-Морены в этом чую.

Аскольд лишь покосился на Твердохлебу. Кому о коварстве рассуждать, как не ей! Вон как хитро крутит волхвами Перуна. В Киеве вновь капища их позволила возводить, люди на службу к ним тянутся. Сами же волхвы своей благодетельнице вести сообщают. А вести те опасные. Оказывается, в Новгороде Олег вполне в силу вошел, бояр родовитых приструнил, вече его слушает. Игоря маленького Олег при себе как оберег держит, прикрывает им свое самоуправство: мол, все для наследника Рюрика стараюсь, все для него, соколика. Пока же рать собрал немалую: и чудь, и словен, и мерю, и весь. А пуще всего набрал кривичей [148] , которых оплел речами, что, если те его не поддержат, Дир Кровавый их под свою руку возьмет! Так что войско у него немалое. А вот на кого пойдет? Перунники сказывали, что немало варягов прибыло с Севера в Ладогу Их столько, что и самого князя побить могут. А Олег выставил против них свою силу и ведет переговоры. И если не сговорится — быть великой сече. А что, если исхитрится их под себя взять? Тогда у Олега такая дружина будет, что ему и Киев захватить ничего не стоит.

— А у нас кто? — разволновалась Твердохлеба, продолжая ходить по одрине, вращая перстни на холеных руках, как всегда, когда волновалась. — Выставит ли войско племя северян, если летом их хазары да булгары побили? О дреговичах я и не упоминаю. Эти не воины. Не скажу ничего хорошего и о других лесных племенах, подвластных Киеву. И мелки, и неверны. С кем рать собирать-то будем?

Аскольд смотрел на нее. «Не о том ли ты мечтала все эти годы дура баба? — думал. — Сама в силках своих же и запуталась». Но когда Твердохлеба говорит, что у нее на уме, князь даже приподнимается. Сперва обругать хочет, но потом слушаети откидывается. Знает: как ни прядут свою нить норны [149] , они ведают, что нужно человеку. И они не зря дали ему женой Твердохлебу. Ибо она страшна как враг, но и верна как друг.

В это неожиданное зимнее потепление к Аскольду постепенно начала возвращаться сила. Он уже лучше владел телом, мог сам садиться, и хотя левая рука и половина лица еще были неподвижны, но боли в груди прекратились, появился аппетит, спокоен стал сон.

Однажды Аскольд вдруг пожелал увидеть певца Бояна. Тот пришел как старый друг, ни словом не помянув о недавних размолвках. И они с князем поговорили какое-то время о старине, о негаданной зимней весне и о недобрых предсказаниях по этому поводу волхвов. А когда все было сказано, Аскольд попросил Бояна спеть.

Дважды просить не пришлось. Боян настроил гусли и негромко запел:

То не ветер шумел,

Не волна несла,

И не туча ползла в даль далекую.

Это тьма удальцов

Покорять видокрай

Уходила в поход силой грозною.

Аскольд слушал и улыбался. Ибо пел Боян о том времени славном, когда они с Диром ходили походом на великий Царьград. Был Аскольд тогда весел и крепок телом, мышцы еще не заплыли жиром, глаза видели по-соколиному, а сердце… Он тогда и не задумывался, что у него есть сердце. Вспоминал он и сам поход, когда они носились по ромейским землям, когда подходили к самому Царь-граду, и великая столица мира трепетала от страха перед русами. Сколько же добра они тогда взяли! Ладью за ладьей отправляли Аскольд с Диром в Киев, а с ними летела их слава. Но потом он потерял разум, поддавшись уговорам брата взять и сам Царьград. Хотя чего было и не испытать удачу, когда императора Михаила не было в городе, когда он носился где-то с флотом у острова Крит, в дальних морях. А то, что Михаил спешно вернулся, никого не взволновало. Сам ведь вернулся, не с войсками — их не перекинешь быстрым маршем под стены Царьграда. Доглядники князей только донесли, что император усердно молится с патриархом. Ну и пусть молятся. Что может их распятый Бог?

Но оказалось, что даже не Христос помог ромеям, а его мать. И даже не мать, а какая-то ее накидка, которую патриарх опустил в море. И тогда случилось чудо. Вмиг налетели тучи, начался шторм. Дир тогда успел отвести свою ладью, а вот он, Аскольд, не справился с рулем. И ладью опрокинуло… Неприятно было вспоминать, как его, точно рыбу, неводом выволокли на берег. Хорошо, не казнили. Заставили креститься. И он крестился, вступил в купель. А чего ему было стыдиться? Мало, что ли, викингов крестилось, чтобы спастись? Христиане — они как дети, верят, что язычник после купели начнет чураться старых богов, станет милосердным. Ничуть не бывало. Правда, Агапия и еще двоих христианских служителей ему пришлось взять с собой в Киев. Те тут потешили народ, когда клали Евангелие в огонь, и оно не горело. Что ж, киевляне любят чудеса. А позабавились чудом — и уже не так ворчали на князей за поражение.

Струны Бояна рокотали все тише, и Аскольд начал подремывать. Но вдруг вскинулся и проговорил почти внятно: