Яблоки в вазе – из папье-маше.
Была большая картина, на которой изогнутая худенькая девочка, шар и великан с квадратными плечами.
Оля смотрела на эту картину. Картина была ненастоящая, плохая копия. Но девочка была живой. И даже будто похожей на Олю.
Глаза у Оли были расстроенные, печальные и сердитые сразу. Она взяла яблоко и запустила им в картину. Яблоко мягко шмякнуло.
Потом Оля села в кресло – настоящее, глубокое, подняла голову и не увидела потолка.
В кухне капала вода из крана, а рисованный дом напротив «зажегся огнями». Оля повернула ручку радио, и комнату заполнило «на тебе сошелся клином белый свет».
За стенами «квартиры» кто-то громко сказал:
– Верхний свет не работает… Скажите электрику.
– Он за сосисками, в буфете…
– Чтоб он подавился ими, – пожелал кто-то усталым голосом. – Никогда его нет…
Оля встала, подняла яблоко и аккуратно положила его на место.
Раздался настоящий звонок в дверь, и вошел Иван Иванович, стуча беретом по колену.
– Ты ж читала, – сказал он. – Это очень обеспеченная семья. Ничего тут особенного… Так теперь многие живут… И это ведь хорошо?
Но спросил это как-то неуверенно – про «хорошо». Как будто в чем-то сомневался.
– Конечно. Хорошо, – твердо сказала Оля, – хорошо жить лучше, чем жить плохо…
– Вот видишь, – обрадовался Иван Иванович, – понимаешь… Сама же хочешь сумасшедшие деньги. Полтораста в месяц.
– А у этих… У них сколько в месяц? – Оля показала на квартиру.
– Ей-богу, не знаю! – сказал Иван Иванович. – Ну не бедствуют…
– Но им, – ответила Оля. – Этим… Как и моим родителям… Им все время чего-то не хватает, да? Они хотят лучше еще и еще. А она… То есть я… Не хочет это понять… Так? Чего она все время базарит?
– Да она просто не хочет, чтобы родители уезжали. И все. Ничего больше. Просто хочет быть с мамой…
– Но если мама это не понимает, значит, для мамы что-то важней? Они едут за тряпками?
– Да нет… Они специалисты… Их приглашают на интересную работу… А ты в восьмом классе… И еще в музыкальной школе. Тебе надо учиться.
– Им на это наплевать?
– Они же не бросают тебя на произвол. У тебя замечательная бабушка!
– Бабушка – сволочь… Ей уже за пятьдесят, а у нее любовник. Она и собаку усыпляет…
– У собаки рак. Я тут недавно читал – животные болеют человечьими болезнями.
– А наоборот?
– Не понял…
– Ну, может человек взять и покусать кого-нибудь? – Оля смотрит насмешливо.
– Может, – сказал Иван Иванович, – только собаки и животные тут ни при чем. В человеке, знаешь, столько всего намешано… Но я тебе скажу: все в нем человеческое – и плохое, и хорошее… Все дело в том, что берет верх.
– А что у них, – Оля обвела руками комнату, – берет верх?
– Черт их разберет, – проворчал Иван Иванович. – Вникай! В человека нырнуть страшней, чем в море…
Как раз в этот момент в павильон вошли актеры, которые будут играть родителей девочки, Главный, художницы.
– Ну, дети мои! – воскликнула Актриса-мать. – В престижных домах давно все не так. Никто уже не ставит эти идиотские стенки.
– Я все делала по каталогу! – У художницы тут же навернулись слезы.
– Лина! Перестаньте! – Это Главный. – У меня тоже было ощущение чего-то не того. Разве я вам не говорил?
– Нет! – крикнула художница. – Вам понравилось! Вы мне поцеловали руку!
– Лина! – крикнула Актриса тоже. – Я ненавижу эту вашу манеру сразу плакать…
– Я не плачу! – плакала художница.
– А я плачу! – не плакала Актриса. – Потому что в этой семье ничего вчерашнего. Все послезавтрашнее… В этом же соль. Они бегущие! Они спринтеры!
Увидев Олю, она остановилась и внимательно на нее посмотрела.
– Прелесть! – сказала. – За эту девочку прощаю все остальное. Самое то! Такая маленькая очаровательная гадина. – Она прижала Олю к себе и добавила: – Не сердись. У меня у самой гадина. И сама я такая! Все такие!
Главный засмеялся и подмигнул Оле.
– Это юмор… Это ее юмор…
Актер-отец подошел к Оле и пожал ей руку. Это был тот самый мужчина, который хлопотал о билетах СВ.
– Все о'кей, – сказал он Иван Ивановичу. – Нормальная квартира. Бегущие, стоящие, лежащие. Я лично в этом не разбираюсь. Все люди, все человеки… Все блошки, все прыгают… Всех жалко… Всех удавить охота…
– Ты не человек, ты – безразмерная авоська! – кричала Актриса уже из соседней комнаты. – Стенку к чертовой матери. Это безусловно. И Пикассо – к той же матери! Девочка на шаре. Просто девочка. Двадцать два… Перебор.
Актриса стремительно вернулась, обняла Олю и отвела ее в сторону. Надо видеть глаза Оли – непонимающие, восторженные, испуганные, благодарные, влюбленные, принявшие эту сумасбродную с виду женщину раз и навсегда.
Актриса наклонилась к Оле и сказала решительно:
– Потом все про себя расскажешь! Кто папа, кто мама? Кем они работают? Все, все…
Главный просто застонал, у Ивана Ивановича почернело лицо. Актриса же поцеловала Олю в макушку, упорхнула, пнув по дороге низкое кресло на колесиках:
– Где вы нашли этого урода? Это же квартира выездных людей!
– А что значит выездные? – тихо спросила Оля Ивана Ивановича.
– Те, кто работает за границей… Ну, в общем… которым поездка туда не проблема… – Тихо: – За эту возможность перегрызают горло.
– Я поняла, – сказала Оля. – Это кино про людоедов! Кровь – рекой…
– Ничего подобного! Мылодрама.
Подошел Главный, в общем довольный.
– Ты понравилась… Примерь на себя платьице какое-нибудь и походи в нем. Пообвыкни… С ней всегда сначала трудно, а потом работает, как лошадь. – Это он Ивану Ивановичу об Актрисе, а Оле строго: – Текст выучи. Ты поняла, с кем будешь работать? Поняла? Потрясная баба, извини, детка, женщина. Великая актриса! Ух! Всех заводит вполоборота… Такой темперамент… Я уже боюсь…
– А кто может стать выездным? – спросила Оля. – Любой или что-то надо особенное?
Мужчины посмотрели друг на друга, вздохнули, и Главный не сказал – произнес:
– Надо быть лучшим из лучших. Они – лицо нашей страны – там!
– Ха! – сказала Оля. – Общий смех!
Она посмотрела на часы на стенке.
– Они не идут, – сказал Иван Иванович. – Сейчас без десяти пять…
На часах без десяти пять. Клавдия Ивановна смотрит на часы, придерживая рукой горчичник на затылке.