— Да, мамочка, но он сказал, что если я когда-нибудь
расскажу… иногда ты становишься как безумная, он сказал… как в ту ночь, когда
ты ударила его молочником… он сказал, что если я вдруг задумаю рассказать тебе,
то мне лучше вспомнить о топорике… и…
— Нет, ты говоришь не о том, — сказала я. — Ты должна начать
с самого начала и рассказать все по порядку. Но одно я хочу знать прямо сейчас.
Твой отец приставал к тебе?
Селена опустила голову и промолчала. Это был ответ, который
был нужен мне, но, мне кажется, она должна была услышать ответ из собственных
уст.
Пальцем я подняла ее голову за подбородок, пока наши глаза
не встретились.
— Он приставал к тебе?
— Да, — ответила Селена и снова разрыдалась. Однако в этот
раз рыдания были не столь продолжительными и глубокими. Я не мешала ей,
выигрывая время на раздумья о том, как поступить дальше. Я не могла спросить:
«Что он сделал с тобой?», потому что, вполне возможно, она и сама не знала
этого хорошенько. Единственный вопрос, приходивший мне в голову, был: «Он
трахнул тебя?», но я подумала, что и этого она может не понять, даже если я
задам его настолько грубо и откровенно. К тому же меня саму коробило от этих слов.
Наконец я сказала:
— Селена, отец входил в тебя своим пенисом? Он вставлял его
в тебя?
Селена покачала головой.
— Я не позволила ему этого, — она снова расплакалась. — По
крайней мере, пока.
Ну что ж, после этого мы обе немного расслабились. То, что я
чувствовала, было бешеной злобой. Как будто внутри у меня появился глаз, о
существовании которого я раньше даже не догадывалась, и все, что я видела им,
было длинным, вытянутым, как у лошади, лицом Джо, с вечно приоткрытыми губами и
желтыми зубами, с небритыми красными щеками. С тех пор я видела это лицо
постоянно, этот глаз никогда не закрывался, даже когда закрывались два других,
и я засыпала; я начала понимать, что он не закроется до самой смерти Джо. Это
как любовь, только со знаком минус.
А в это время Селена рассказывала мне все с начала и до
конца. Я слушала, ни разу не прервав ее. Конечно, все началось с той самой
ночи, когда я ударила Джо, а Селена подошла к двери и увидела его с
кровоточащим ухом, а меня — с топориком, занесенным над ним, как если бы я
действительно собиралась размозжить ему голову. Единственное, чего я хотела,
так это остановить его, Энди, и я рисковала жизнью, делая это, но этого Селена
не увидела и не поняла. Все, что она увидела, говорило в его пользу. Благими
намерениями вымощена дорога в ад, и знаешь, это правда. Я знаю это из
собственного горького опыта. Но я не знаю, почему — почему попытка сделать
добро часто приводит к плохому исходу. Наверное, это для более умных голов, чем
моя.
Я не собираюсь рассказывать здесь всю историю — не из-за
того, чтобы пощадить Селену, а потому что она слишком длинная и слишком
болезненная, даже теперь она вызывает боль. Но я перескажу тебе первые слова
Селены. Я никогда не забуду их, потому что они еще раз подтверждают пропасть,
разделяющую то, как события смотрятся со стороны, и каковы они на самом деле…
внешнюю и внутреннюю стороны.
— Он выглядел таким несчастным, — сказала она. — По его щеке
текла кровь, а в глазах застыли слезы, и он был таким несчастным. Я ненавидела
тебя больше за этот вид, чем за кровь и слезы, мамочка, и я решила все
возместить ему. Прежде чем лечь в постель, я опустилась на колени и стала
молиться. «Господи, — сказала я, — если ты не позволишь ей больше бить его, я
все возмещу ему. Клянусь. Ради всего святого. Аминь».
Догадываешься, что я чувствовала, услышав эти слова от
собственной дочери через год или около того, когда считала эту тему уже
закрытой? Догадываешься, Энди? А ты, Фрэнк? И ты, Нэнси Бэннистер из
Кеннебанка? Нет, я вижу, что нет. И не приведи Господь вам хоть когда-нибудь
испытать подобное.
Селена стала угождать отцу — подавала ему особо лакомый
кусочек, сидела рядом с ним на ручке кресла, когда мы смотрели телевизор,
слушала его, когда он разглагольствовал о взглядах Джо Сент-Джорджа на политику
— о том, что Кеннеди распустил католиков и баптистов и теперь они наводнили всю
страну, что коммунисты пытаются запустить негров в школы и что вообще вся
страна скоро просто развалится. Она слушала, улыбаясь его шуткам, угощала его
попкорном, а Джо вовсе не был глухим, чтобы услышать — возможность постучалась
в его дверь. Он перестал морочить ей голову россказнями о политике и стал
бесчестить меня — какая я могу быть безумная, если разозлюсь, и тому подобное,
он рассказывал ей обо всем, что было плохо в нашем браке. Согласно его версии,
во всем была виновата только я.
А в конце весны 1962 года Джо стал прикасаться к ней не
совсем по-отцовски. Однако вначале было только это — легкое поглаживание ног,
когда они сидели рядом, а меня не было в комнате, легкое поглаживание попки,
когда она приносила ему пиво в сарай. Вот где все и началось. К середине июля
бедная Селена боялась его так же, как уже боялась и меня. К тому времени, когда
я наконец-то решила взять все в свои руки и поехала на материк с целью получить
от Селены ответы на мои вопросы, он сделал с ней все, что делает мужчина с
женщиной, прежде чем трахнуть ее… и запугиваниями заставлял и ее делать кое-что
ему.
Я думаю, что он сорвал бы с нее цвет еще до Дня Труда, если
бы Джо-младший и Пит не крутились под ногами, рано приходя из школы. Малыш Пит
вряд ли понимал что-нибудь, но, мне кажется, Джо-младший догадывался, что
происходит, и намеренно мешал ему. Благослови его Господь, если это так, вот
что я могу сказать. От меня толку было мало, ведь я работала по
двенадцать-четырнадцать часов в сутки. И в то время, пока меня не было, Джо
крутился дома, приставая к ней, требуя поцелуев, упрашивал ее прикоснуться к
его «особым местам» (вот так он называл это) и говорил ей, что не может
удержаться, он вынужден просить — она так добра с ним, а я — нет, у мужчины
есть определенные потребности и тому подобное. Но Селена ничего не могла никому
рассказать Если она расскажет, говорил Джо, то я наверняка убью их обоих. Он
постоянно напоминал Селене о кувшине и топорике. Он продолжал рассказывать ей,
какая я холодная, отвратительная сука, а он не может ничего поделать с собой,
потому что у мужчины есть определенные потребности. Он вбивал ей в голову всю
эту чепуху, пока Селена наполовину не помешалась от этого. Он…
Что, Фрэнк?
Да, он работал, но работа, которой он занимался, не
становилась для него преградой, когда речь шла о соблазнении дочери. Я с
горечью называла его на все руки мастером — этим он и занимался. Джо выполнял
множество поручений отдыхающих и охранял два дома (надеюсь, что люди, нанявшие
его, хорошенько попрятали все ценное); потом было четверо или пятеро рыбаков,
которые приглашали его в помощники, когда были сильно загружены работой, — он
помогал им вытаскивать сети, — и, конечно, у него был маленький грузовичок для
перевозки грузов. Другими словами, он работал так, как работают большинство
мужчин на острове (хотя и не столь усердно, как другие) — то там, то сям. Такой
мужчина вполне может выделить для себя несколько часов, а в то лето и в начале
осени Джо устроился так, чтобы проводить дома как можно больше свободного
времени, пока менй нет. Чтобы быть с Селеной.