— Потому что он еще раньше тем вечером ударил меня скалкой
по спине, — сказала я. — Чуть не отбил мне почки. И я решила, что больше не
потерплю этого. Никогда.
Селена моргнула, как это делают люди, если неожиданно
взмахнуть перед их лицом рукой, и удивленно приоткрыла рот.
— Это не то, что отец рассказывал тебе об этом?
Она покачала головой.
— Что он сказал? Из-за пьянок?
— Из-за этого и из-за игры в карты, — еле слышно произнесла
Селена. — Он сказал, что ты не хочешь, чтобы он или кто-нибудь другой
веселился. Именно поэтому ты не хотела, чтобы он играл в покер, и не разрешала
мне ходить ночевать к Тане в прошлом году. Он сказал, что ты хочешь, чтобы все
работали восемь дней в неделю, как ты. А когда он воспротивился, то ты ударила
его по голове молочником и сказала, что отрубишь ему голову, если он не
подчинится. И что ты сделала это, когда он спал.
Я бы рассмеялась, Энди, если бы это не было настолько ужасно.
— И ты поверила ему?
— Я не знаю, — ответила она. — Воспоминания о топорике так
пугают меня, что я не знаю, чему верить.
Мне как будто кто-то полоснул ножом по сердцу, но я и виду
не подала.
— Селена, — сказала я, — то, что он говорил тебе, —
неправда.
— Оставь меня в покое! — закричала она, отпрянув от меня.
Она снова выглядела, как загнанный в угол кролик, и я поняла, что она скрывает
нечто не потому, что стыдится или волнуется, — она запугана до смерти. — Я сама
во всем разберусь! Мне не нужна твоя помощь, поэтому оставь меня в покое!
— Ты не сможешь уладить все сама, Селена, — сказала я. Я
произнесла это тихим успокаивающим голосом, каким разговаривают с козленком,
запутавшимся в проволочной изгороди. — Если бы ты могла, то уже сделала бы это.
А теперь послушай меня — мне очень жаль, что ты видела меня с топориком в руке;
прости меня за все, что ты видела или слышала той ночью. Если бы я знала,
насколько это повлияет на тебя, я бы не ответила ему, как бы сильно он меня ни
провоцировал.
— Неужели ты не можешь просто помолчать? — сказала Селена, а
затем наконец-то вырвала свои руки из моих и зажала ими уши. — Я ничего не хочу
слышать. Я ничего не хочу знать.
— Я не могу, потому что дело сделано и теперь уже нельзя
ничего поправить, — ответила я, — но для нас с тобой еще не все потеряно.
Поэтому позволь мне помочь тебе, родная. Пожалуйста. — Я попыталась положить
руку ей на плечо и привлечь к себе.
— Нет! Не бей меня! Даже не прикасайся ко мне, сука! —
завопила она и отскочила от меня. Она споткнулась о бортик, и я была уверена,
что сейчас она бултыхнется в воду. Мое сердце остановилось, но, слава Господу,
мои руки — нет. Я кинулась вперед, схватила Селену за пальто и притянула ее к
себе. Я поскользнулась на чем-то скользком и чуть не упала. А когда я обрела
равновесие и посмотрела вверх, Селена дала мне пощечину.
Не обращая на это внимания, я еще крепче схватила ее и
прижала к себе. Подобное часто бывает с детьми в таком возрасте, многое
приходится терпеть. К тому же пощечина была совсем не болезненной. Я была так
напугана возможностью потерять ее — и не только морально. В ту самую минуту я
была уверена, что она так и полетит через бортик вниз головой. Я была так
уверена, что почти видела это. Удивительно, что я не поседела в ту минуту.
Потом она плакала и извинялась, говорила, что ни за что в
жизни не хотела ударить меня, никогда, а я отвечала, что знаю это.
— Успокойся, — говорила я. А от того, что она сказала мне
потом, кровь застыла в моих жилах.
— Лучше бы я утонула, мама, — сказала она. — Ты не должна
была спасать меня.
Я отодвинула Селену от себя — к тому времени мы обе плакали
— и сказала:
— Ничто на свете не заставит меня сделать это.
Селена мотала головой:
— Я больше не могу вынести этого, мама… не могу. Я чувствую
себя такой грязной и сбитой с толку, и я никогда не смогу быть счастливой.
— В чем дело? — снова пугаясь, спросила я. — В чем дело,
Селена?
— Если я скажу тебе, — произнесла она, — то, возможно, ты
сама столкнешь меня в воду.
— Ты же знаешь, что нет, — сказала я. — Но я скажу тебе одну
вещь, дорогая, — ты не ступишь на землю, пока мы не разберемся. Даже если мы
будем ездить вперед и назад на этом пароме до конца года, вот что нам
предстоит… хотя я думаю, что к концу ноября мы просто превратимся в сосульки,
если еще раньше не отравимся бутербродами, которые продаются в буфете парома.
Мне казалось, что это рассмешит Селену, но не тут-то было.
Вместо этого она уставилась в палубу и очень тихо сказала что-то. Из-за ветра и
шума моторов я не расслышала:
— Что ты сказала, милая?
Селена снова повторила, и теперь я услышала, хотя она не
говорила громче. Я сразу же все поняла, и с того момента дни Джо Сент-Джорджа
были сочтены.
— Я никогда не хотела ничего делать. Он заставил меня. — Вот
что она сказала.
Сперва я не могла даже пошевелиться, а когда наконец-то
потянулась к ней, Селена вздрогнула. Лицо у нее было белее простыни. А потом
паром — старенькая «Принцесса» — накренился. Мир и так уходил у меня из-под
ног, так что если бы Селена не обхватила меня, я бы упала на спину. А в
следующее мгновение я снова обнимала Селену, и она плакала, уткнувшись мне в
грудь.
— Пойдем, — сказала я. — Пойдем присядем. А то нас так
качает из стороны в сторону, что недолго и упасть.
Мы направились в каюту, обвив друг друга руками и
прихрамывая, как парочка инвалидов. Я не знаю, чувствовала ли себя инвалидом
Селена, но я уж точно. У меня только слезы выступили на глазах, а Селена рыдала
с такой силой, что, казалось, у нее разорвется грудь, если она не остановится.
Однако я обрадовалась, услышав, что она плачет вот так. Пока я не увидела ее
плачущей вот так, я не понимала до конца, сколько чувств исчезло из ее души —
так же, как и свет в ее глазах, и тело под одеждой. Мне больше хотелось бы
слышать ее смех, чем плач, но я должна была вынести все.
Мы уселись на скамейку, и я позволила Селене поплакать еще.
Когда она начала успокаиваться, я подала ей носовой платочек. Селена даже не
сообразила сначала, что с ним делать. Она просто посмотрела на меня (щеки у нее
были мокры от слез, под глазами залегли черные тени) и спросила:
— Ты не ненавидишь меня, мамочка? Правда, нет?
— Нет, — ответила я. — Ни теперь, ни когда-либо в жизни. Я
клянусь тебе. Но я хочу, чтобы ты все подробно рассказала мне, с начала и до
конца. По твоему лицу я вижу, что тебе кажется, ты не сможешь сделать этого, но
ты сможешь. И запомни — никогда больше ты не должна рассказывать этого даже
своему мужу, если сама не захочешь. Это все равно что вытащить занозу. Это я
тебе тоже обещаю. Ты понимаешь?