— Перестань, перестань, не юли. Напиши то, что первым придёт
в голову.
— Хорошо, — смирился я. — «Конец игры». Илзе захлопала в
ладоши.
— Идеально. Идеально! И ты должен расписаться. Я не слишком
раскомандовалась?
— Ты всегда такой была, — ответил я. — Командиршей. Должно
быть, тебе получше.
— Да. А тебе?
— Мне тоже, — солгал я. На самом деле от злости всё передо
мной стало красным. «Винус» карандашей такого оттенка не изготавливала, зато на
полочке мольберта лежал новенький, остро заточенный чёрный карандаш. Я взял его
и написал свою фамилию рядом с одной из розовых ног девочки. Чуть дальше с
десяток теннисных мячей неправильного зелёного цвета плыли по волне. Я не знал,
что означают эти грубо нарисованные мячи, но они мне не нравились. Мне не
хотелось подписывать рисунок, но потом уже не оставалось ничего другого, как
добавить сбоку печатными буквами «Конец игры». И тут я вспомнил слова, которым
Пэм научила девочек, когда они были ещё маленькими, и которые полагалось
говорить по завершении какого-нибудь неприятного дела.
Сделали — и забыли.
xvi
Илзе провела у меня ещё два дня, и они прошли на отлично. К
тому времени, когда мы с Джеком повезли её в аэропорт, солнце чуть прихватило
ей лицо и руки, и загар прекрасно сочетался с исходящим от неё сиянием юности,
здоровья, благополучия.
Джек нашёл Илзе тубус для перевозки новой картины.
— Папуля, обещай, что будешь заботиться о себе и сразу
позвонишь, если я тебе понадоблюсь.
— Будет исполнено. — Я улыбнулся.
— И обещай, что найдёшь человека, который сможет оценить
твои картины. Человека, который в этом разбирается.
— Ну…
Дочь наклонила голову, нахмурилась. И вновь стала совсем как
Пэм, когда я только с ней познакомился.
— Пообешай, или пеняй на себя.
И поскольку она говорила серьёзно — на это указывала
вертикальная складочка между бровей, — я пообещал. Складочка разгладилась.
— Хорошо, с этим определились. Ты должен поправиться.
Заслуживаешь этого. Хотя иногда я гадаю, веришь ли ты, что такое возможно.
— Разумеется, верю.
Она продолжила, словно не услышав меня:
— Потому что случившееся с тобой — не твоя вина.
Я почувствовал, как к глазам подступили слёзы. Разумеется, я
знал, что не моя, но приятно слышать, как эти слова произносит вслух другой
человек. Не Кеймен, работа которого и состояла в том, чтобы отскребать
въевшийся жир со всех этих давно не мытых, причиняющих беспокойство котлов в
раковинах подсознания.
Она кивнула.
— Ты обязательно поправишься. Я так говорю, а я командирша.
Ожила громкая связь. Объявили рейс 559 авиакомпании
«Дельта», с посадками в Цинциннати и Кливленде. Первый этап путешествия Илзе
домой.
— Иди, Цыплёнок. Нужно дать им время просветить твоё тело и
проверить обувь.
— Сначала я должна тебе кое-что сказать.
Я всплеснул единственной оставшейся рукой.
— Что теперь, моя драгоценная девочка?
Илзе улыбнулась: так я обращался к обеим дочерям, когда моё
терпение подходило к концу.
— Ты не убеждал меня, что мы с Карсоном слишком молоды для
обручения. За это тебе отдельное спасибо.
— Если б убеждал, был бы толк?
— Нет.
— И я так подумал. Кроме того, твоя мать ещё попилит тебя за
нас обоих.
Илзе поджала губы, потом рассмеялась.
— И Линии тоже… но только потому, что я впервые опередила
её.
Она ещё раз крепко меня обняла. Я вдохнул запах её волос,
крепкую, волнующую смесь ароматов шампуня и молодой, здоровой женщины.
Отстранившись, Илзе посмотрела на моего мастера-на-все-руки, который стоял чуть
в стороне.
— Позаботься о нём, Джек. Он хороший.
Они не влюбились друг в друга (не сложилось, мучачо), но он
ей тепло улыбнулся.
— Сделаю всё, что в моих силах.
— И он обещал, что покажет свои картины специалисту. Ты —
свидетель.
Джек, улыбаясь, кивнул.
— Отлично! — Илзе вновь поцеловала меня, на этот раз в
кончик носа.
— Веди себя хорошо, папа. Долечивайся. — И она прошла сквозь
двери пусть увешанная багажом, но всё равно быстрым шагом. Обернулась перед
тем, как они закрылись. — И купи краски!
— Куплю! — крикнул я, но не знаю, услышала она или нет. Во
Флориде двери захлопываются со свистом, быстро, чтобы уменьшить потери
кондиционированного воздуха. На какие-то мгновения окружающий мир потерял
чёткость и стал ярче; застучало в висках; защекотало в носу. Я наклонил голову
и быстро протёр глаза большим и средним пальцами, тогда как Джек прикинулся,
будто углядел в небе что-то очень интересное. Моё состояние характеризовало
одно слово, но в голову оно никак не приходило. Я подумал: «педаль», потом —
«кефаль».
Если не спешить и не злиться, сказать себе: «ты можешь это
сделать», слова обычно приходят. Иногда тебе они и не нужны, но всё равно
приходят. Пришло и это слово: «печаль».
— Хотите подождать, — заговорил Джек, — пока я подгоню
автомобиль, или…
— Нет, я могу пройтись. — Я обхватил пальцами ручку костыля.
— Только смотри по сторонам. Не хочу, чтобы при переходе дороги на меня
наехали. Уже знаю, что это такое.
xvii
На обратном пути мы заглянули в магазин «Всё для живописи» в
Сарасоте, и вот там я спросил Джека, знает ли он что-нибудь о художественных
галереях города.
— Будьте уверены, босс. Моя мама работала в такой. Она
называется «Скотто». Находится на Пальм-авеню.
— А если подробнее?
— Это модная галерея в богемной части города. — Он помолчал.
— Хорошая галерея. Работают там милые люди… во всяком случае, к маме они всегда
относились по-доброму, но… понимаете…
— Это модная галерея. — Да.
— То есть цены высокие?
— Там собирается элита. — Он говорил очень серьёзно, но,
когда я рассмеялся, составил мне компанию. Думаю, именно в тот день Джек
Кантори стал мне другом, а не наёмным работником.