Правда и вымысел - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 81

— Добро, идём вперёд.

Сначала я считал витки, потом сбился, поскольку одна шахта заканчивалась, лестница вдруг превращалась в короткую галерею, после которой начиналась другая шахта. Всего мы сделали около трёх десятков полных оборотов, спустились более чем на полтораста метров и оказались в большом зале, где вдоль стен стояли высокие, многорядные штабеля зелёных, явно армейского происхождения, ящиков, опутанных проводами. Пока чекист делал передышку, я посветил вокруг и морозец побежал по хребту: сразу столько взрывчатки (не меньше двух вагонов!), да ещё «заряженной» электродетонаторами и, по сути, готовой к взрыву в любой момент, я никогда не видел. В зале покоилась гигантская бомба, способная если не поднять на воздух, то разломать и встряхнуть гору, под которую мы спустились.

Из заминированного зала, отворив массивную деревянную дверь, мы попали в галерею с небольшим уклоном, которая вывела в настоящую карстовую пещеру, сухую, гулкую и почти не тронутую человеком — рукотворной была лишь ровная, вымощенная дорожка и ступени, если встречался спуск. Ведущий останавливался ещё чаще и отдыхал дольше, но от помощи по прежнему отказывался.

— Понесёшь, когда упаду! — приказал он.

Я старался запомнить маршрут движения, засекал каждый поворот или переход, даже ступени считал на всякий случай, но когда мы прошли по пещерам около двух часов, постоянно спускаясь на нижние горизонты, почувствовал, что теряю ориентацию. И вместе с этим постепенно исчезает любопытство и предвкушение чуда — то, детское, новогоднее предвкушение, когда ты уже отлично знаешь, что дедов морозов не бывает на свете, однако с трепетом и восторгом получаешь от него подарок.

Пещера часто раздваивалась, растраивалась, образуя перекрёсток, или вовсе сужалась настолько, что мы ползли на четвереньках, однако в этих лабиринтах мой проводник ориентировался безошибочно, по крайней мере, ни на мгновение не задержался, чтоб выбрать направление. Стало ясно, что он ходил здесь не один десяток раз. Наконец, природные подземелья закончились возле устья ещё одного шахтного ствола, откуда дул ощутимый ветерок, словно работала принудительная вентиляция. Я заглянул через барьер, посветил фонариком: бездонный круглый колодец, увитый бесконечной спиралью узкой лестницы по выступающему карнизу, ширина ступеней всего полметра. И нет перил!

— Иди вперёд, — распорядился спутник. — Подождёшь внизу. Береги батареи.

Плохо помню, как я шёл этой лестницей. Иногда терял ориентацию в пространстве, чудилось, ступени уходят из под ног, и всё время качается стена, от которой боялся оторваться, но если включал свет — сразу кружилась голова. И уже когда закончился этот спуск, ещё долго щупал ногой ступени и ловил стену.

Мы находились под землёй уже девять часов, ушли на глубину в два километра (а может, больше, если считать, что над головой были горы ещё в полтора!), но никаких прекрасных залов, никаких чудес я не видел, только закопчённые стены, своды, низкие лазы, да бесконечные лестницы, уводящие всё ниже и ниже. Это всё было удивительно и потрясало воображение — не хватило бы целой жизни, чтоб обследовать эти пещеры и горные выработки. И в голове я уже впрямую связывал найденные на дне озера блоки и подземных строителей, которые били в толщах гор десятки километров шахт, штреков и квершлагов, вытёсывая стены, лестницы и арки. Но всё это без всяческих архитектурных излишеств и орнаментов, практично, просто и строго.

Или этот чекист-крамольник вёл другим путём, или очарованному кавторангу всё почудилось.

Наконец, мы миновали длинный тамбур с тройными дверями, одна из которых мне показалось металлической, скорее всего, медной и выбрались из лабиринтов в пространство, где луч фонарика не доставал ни стен, ни кровли, и сразу же на губах я ощутил соль.

Соль! Уж не отсюда ли Гой разносил её по белому свету?

Пока ведущий отдыхал, теперь уже лёжа на боку, скрючившись в эмбрион, я отошёл к последней двери, нашарил стену и ощутил под рукой шероховатую, колючую пыль. И лишь на миг включил свет: матово поблёскивающая сероватая изморозь, как на стекле, и на вкус — обыкновенная, в меру горькая, переотложенная зернистая соль…

Я вернулся к раненому и понял, что самостоятельно он больше не поднимется. Лицо сделалось соляного цвета, глаза полуприкрыты и крепко сжаты спёкшиеся губы.

— Погоди, — выдавил он. — Сейчас… Отлежусь…

Через четверть часа он сделал попытку встать, заворочался, упёрся руками, но отжаться не мог. Я подхватил его и поставил на ноги.

— Куда идти?

— Прямо через соляные копи. — Голос у него оставался прежним, словно существовал отдельно от беспомощной плоти. — Никуда не сворачивай. Если потеряю сознание — не бросай. Нужно пройти семь дверей и дойти до восьмой.

Сначала он переступал ногами и держался за меня сам, однако за первой дверью начал обвисать, тяжелеть — то ли засыпал, то ли отключался, — поскольку иногда вздрагивал и спрашивал:

— Где мы?

Если бы знал, где! Я ориентировался по набитой в соли, тёмной тропе (кругом бело, словно снег лежит) и по дверям, которые оказались не так уж близко друг от друга. Копи мне показались гигантскими, ибо в каждый следующий зал мог поместиться какой-нибудь московский проспект вместе с высотными домами и становилось жутко от ощущения такого пространства. Сколько же тысячелетий здесь добывали каменную соль? Пять, пятьдесят или всю прошлую историю человечества?

Воздух был настолько насыщен солью, что я вкушал её, просто дыша, и во рту постоянно чувствовалась горечь, а губы жгло и саднило. Эх, запустили бы меня сюда в детстве, когда я страдал от недостатка соли, воровал и выпрашивал у крёстной! И что бы стало, если Гой сдержал слово, вылечил меня и забрал с собой?..

Третью дверь заклинило от наросшей в притворе соли (давно никто не ходил) и открывать её пришлось с помощью автомата, просунув его в массивную меднолитую ручку, я бы не сказал, особенно старинную. Нечто подобное, только из бронзы, можно встретить и в Третьяковке, и в Зимнем дворце. Да и сами двери, окованные листовой медью, выглядели эдак лет на сто пятьдесят, другое дело, были специальными, очень толстыми, тяжёлыми и не совсем понятного предназначения. Однако скоро я заметил, что за каждой следующей дверью соляная изморозь на полу и стенах становилась белее, чище, и в воздухе появляется игольчатая пыль, искрящаяся в луче света, как морозная игла на Таймыре, когда температура переваливает за сорок. Похоже, я привыкал к постоянному вкусу соли, и казалось, она не такая уж горькая.

Между тем мой ведущий полностью превратился в ведомого и едва переставлял ноги. Я пропотел насквозь, хотя в копях было градусов восемь — десять тепла, но у раненого поднялась настолько высокая температура, что я нагревался от него. А тут ещё попавшая на шею соляная пыль обжигала кожу, выедала глаза, хотелось пить, однако на такой глубине не было ни родников, ни подземных озёр и воздух казался идеально сухим — ботинки и носки просохли на ногах. Только через эти соляные пространства мы шли уже часов шесть, а им конца и края не было.