Забрать любовь - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 3

Я верила в то, что рисую очень хорошо еще прежде, чем у меня проявилась способность отображать на бумаге чужие тайны. Я просто знала это, как другие дети знают, что они хорошо играют в бейсбол. Сколько я себя помню, я всегда что-нибудь малевала. Отец рассказывал мне, что однажды, когда я была совсем маленькая, я взяла красный карандаш и провела одну непрерывную линию по стенам всего дома, пропустив только те места, где что-нибудь стояло, а также дверные проемы. Он сказал, что я сделала это просто так, развлечения ради.

Когда мне было пять лет, я прочитала в «Телегиде» объявление о конкурсе. Надо было нарисовать черепаху из мультика и прислать ее в редакцию. Победителю оплачивали обучение в художественной школе. Мои каракули увидела мама. Она сказала, что никогда не рано обеспечить себе место в колледже. Именно она отправила рисунок по указанному в объявлении адресу. Когда мы получили письмо, в котором меня поздравляли и предлагали поступление в Национальную художественную школу в местечке под названием Виксбург, мама схватила меня на руки и сказала, что нам привалила удача. Она заявила, что я, вне всякого сомнения, унаследовала ее талант, а за обедом гордо продемонстрировала письмо отцу. Он ласково улыбнулся и сказал, что они рассылают такие письма всем, кто готов выложить деньги за какую-то липовую школу. Мама выскочила из-за стола и закрылась в ванной. Тем не менее она повесила письмо на холодильник, рядом с рисунком, который я нарисовала пальцами. Письмо исчезло в тот день, когда она от нас уехала. Я всегда спрашивала себя, зачем оно ей понадобилось. Может, потому что она не могла забрать с собой меня?

В последнее время я очень много думала о маме. Гораздо больше, чем за все предыдущие годы. Отчасти это объяснялось тем, что я натворила перед тем, как уйти из дома, отчасти тем, что я ушла из дома. Я не знала, как к этому отнесся отец. Я спрашивала себя, сможет ли Господь, в которого он всегда непоколебимо верил, объяснить ему, почему его покидают близкие и любимые женщины.

Когда в шесть часов десять минут черный гигант появился в дверном проеме, полностью заполнив его своим могучим телом, я, честное слово, уже знала, каким будет результат. Он был явно встревожен и смотрел на меня, открыв рот. В одной руке он держал рисунок, а вторую протянул мне, помогая подняться на ноги.

— Завтрак начинается через двадцать минут, — сказал он. — Я так понимаю, ты не имеешь ни малейшего представления о том, как надо обслуживать столики?

Лайонел, так звали мужчину, привел меня в кухню и подал мне тарелку с гренками. Пока я ела, он представил меня посудомоечной машине, грилю и своему брату Лерою, шеф-повару заведения. Он не спрашивал меня, откуда я родом, и не говорил о зарплате, как будто мы уже обо всем договорились. Ни с того ни с сего он сообщил мне, что его прабабушку звали Мерси и что до гражданской войны она была рабыней в Джорджии. Именно ею была занята голова Лайонела на моем рисунке. Ресторанчик назвали в ее честь.

— А ты, наверное, ясновидящая, — закончил Лайонел, — потому что я никому и никогда о ней не рассказывал. Все эти умники, которые у нас обедают, уверены, что на вывеске ресторана красуется некое философское изречение. Потому и ходят.

Он ушел, а я задалась вопросом, почему белые люди называют своих детей такими именами, как Хоуп, Фейт и Пейшенс [1] , которые они никогда не оправдывают, в то время как черные матери дают дочерям имена Мерси, Деливеранс, Салвейшен [2] , и тем всю жизнь приходится смиренно нести свой крест.

Лайонел вернулся и протянул мне чистую и выглаженную розовую форму.

— Я не собираюсь с тобой спорить, если ты утверждаешь, что тебе восемнадцать лет, но выглядишь ты точно как школьница, — заметил он, окинув взглядом мой темно-синий свитер, гольфы и плиссированную юбку.

Он отвернулся, а я переоделась, использовав в качестве ширмы огромную морозилку из нержавеющий стали. Затем он показал мне, как пользоваться кассовым аппаратом и балансировать подносом, уставленным тарелками.

— Не знаю, зачем я это делаю, — пробормотал он, но тут в закусочной появился мой первый клиент.

Оглядываясь назад, я понимаю, что, конечно же, Николас должен был стать моим первым клиентом. Судьба любит такие шутки. Как бы там ни было, но именно он в это утро отворил дверь ресторанчика, явившись даже раньше двух постоянных официанток. Он сразу направился к дальнему от входа столику. Николас был таким высоким, что ему пришлось сложиться несколько раз, чтобы за него уместиться, после чего он немедленно развернул свежий номер «Глоуб». Газета приятно похрустывала и пахла свежей краской. Он не обращал на меня внимания все время, пока я наливала ему бесплатный кофе, и ничего не сказал даже после того, как я расплескала напиток на размещенную на третьей странице рекламу бостонского универмага «Филен». Когда я подошла за заказом, он, все так же не отрываясь от газеты, коротко бросил:

— Лайонел в курсе.

Когда я принесла ему тарелку, он кивнул. Когда ему захотелось еще кофе, он просто поднял чашку и не опускал до тех пор, пока я не подошла, чтобы ее наполнить. Он не оборачивался к двери, когда звон колокольчика возвестил вначале о появлении постоянных официанток Марвелы и Дорис, а затем еще семи человек, по очереди явившихся в закусочную за своим завтраком.

Поев, он аккуратно положил вилку и нож на край тарелки, что немедленно выдало в нем человека с хорошими манерами. Газету он свернул и оставил на столе. И только после этого первый раз посмотрел на меня. У него были самые светлые голубые глаза из всех, которые я когда-либо видела. Возможно, это объяснялось контрастом с его темными волосами, но мне показалось, что я смотрю сквозь него и вижу небо за его спиной.

— Послушай, Лайонел, — произнес он. — Разве ты не знаешь, что закон запрещает нанимать на работу детишек, пока они не выбрались из подгузников?

Он слегка улыбнулся, давая понять, что ничего не имеет против меня лично, и вышел за дверь.

Быть может, сказалось напряжение первого часа моей работы официанткой, быть может, все объяснялось недосыпанием… Одним словом, я почувствовала, что к моим глазам без всякой видимой причины подступают слезы. Я не имела права реветь в присутствии Дорис и Марвелы и ринулась убирать с его столика. В качестве чаевых он оставил десять центов. Десять вшивых центов. Многообещающее начало, ничего не скажешь. Я опустилась на потертое сиденье и потерла виски. «Не смей реветь!» — сказала я себе. Подняв голову, я увидела, что Лайонел повесил нарисованный мною портрет на кассовый аппарат. Собрав все силы, я встала и положила свои первые чаевые в карман. В моих ушах вдруг зазвучал резкий ирландский акцент отца и его любимая фраза: «Нет ничего постоянного, все может измениться в любую секунду».

* * *

Через неделю после самого ужасного дня в моей жизни я ушла из дома. Наверное, я с самого начала знала, что сделаю это. Я просто ожидала конца семестра. Я и сама не знаю, зачем мне это понадобилось. Успехами я похвастаться не могла. Последние три месяца мне было так плохо, что я ни на чем не могла сосредоточиться, а частые пропуски занятий не могли не сказаться на оценках. Скорее всего, я просто хотела убедиться в том, что могу закончить школу, если захочу. И я это сделала, пусть и с двумя D — по физике и религии. И я встала вместе с остальными одноклассниками, когда отец Дрэхер попросил нас подняться, я вместе с ними передвинула кисточку на шапочке справа налево, а затем поцеловала сестру Мари Маргарету и сестру Алтею и сказала им, что да, я собираюсь поступать в художественный колледж.