Я складываюсь пополам, ныряю, хватаю ее за руку и тяну. Она начинает сопротивляться, когда мы приближаемся к поверхности, но в крови уже прилив адреналина — я вытаскиваю ее из бассейна, склоняюсь над ней, с моих мокрых волос ей на лицо капает вода, она кашляет и переворачивается на бок.
— Какого черта, — задыхается она, — вы лезете?
— Какого черта лезете в воду вы? — отвечаю я и, когда она садится, понимаю, кого спасла. — Зои?
Перед Рождеством в бассейне малолюдно, на дорожках я одна, не считая пары пожилых пловцов и случайного пациента из отделения физиотерапии. Мы с Зои разыгрываем эту маленькую сцену в дальнем конце бассейна, никто даже не обращает на нас внимания.
— Я смотрела на свет, — говорит Зои.
— Спешу вам сообщить: чтобы посмотреть на свет, тонуть необязательно.
Теперь, когда мы вылезли из воды, меня бьет дрожь. Я хватаю полотенце и набрасываю его себе на плечи.
Я, конечно, слышала о ребенке. По меньшей мере это ужасно — прямо с вечеринки по случаю дня рождения тебя забирают в госпиталь и рождается мертвый ребенок. Я даже не собиралась идти на эту вечеринку, но мне стало жаль Зои: каково тому, кто вынужден приглашать на день рождения чужих людей, с которыми общаешься лишь на работе? Неужели у нее нет подруг? Естественно, после случившегося мне стало жаль ее еще больше. Я помогла ее подруге-бухгалтеру убрать в ресторане, когда унеслась с мигалками машина скорой помощи. У каждого столового прибора лежали маленькие бутылочки с жидкостью для пускания мыльных пузырей, и я, покидая ресторан, собрала все, рассудив, что когда-нибудь в будущем верну их Зои. Они до сих пор лежат где-то у меня в багажнике.
Я не знаю, что сказать ей. Спросить «Вы как?» кажется излишним. «Мне очень жаль» — еще хуже.
— Стоит попробовать, — говорит Зои.
— Покончить жизнь самоубийством?
— Школьный психолог всегда остается школьным психологом, — отвечает она. — Уверяю вас, я не собиралась сводить счеты с жизнью. Как раз наоборот. Когда находишься глубоко под водой, ощущаешь, как бьется сердце, до самых кончиков пальцев.
Она соскальзывает в воду, словно большая речная выдра, и смотрит на меня снизу вверх. Ждет. Я со вздохом сбрасываю полотенце и ныряю. Открываю под водой глаза и вижу, как Зои снова опускается ко дну. Я следую ее примеру. Ложусь на спину и смотрю на дрожащую азбуку Морзе флуоресцентных ламп, набираю воздух носом и начинаю тонуть.
Мой первый инстинкт — запаниковать: мне не хватает воздуха. Но тут под ногтями, в горле, между ног я ощущаю биение собственного пульса. Как будто мое сердце раздулось настолько, что заполнило все подкожное пространство.
Я понимаю, почему человек, который так много потерял, испытывает в этот миг чувство успокоения.
Я больше не выдерживаю и делаю рывок к поверхности. Зои выскакивает рядом со мной и бултыхается, удерживая вертикальное положение.
— В детстве я мечтала, когда вырасту, стать русалкой, — объясняет она. — Раньше у меня была привычка связывать ноги и плавать так в городском бассейне.
— И что дальше?
— Как видите, русалкой я так и не стала.
— Классическая двоечница…
— Но ведь никогда не поздно, верно?
Зои подтягивается и садится на край бассейна.
— Я просто не знаю, как на сегодняшний день обстоят дела у морских сирен на рынке труда, — шучу я. — Но, с другой стороны, вампиры сейчас очень востребованы. В наши дни огромный спрос на всяких живых мертвецов.
— Так я и знала! — вздыхает Зои. — И это выясняется, когда я только вернулась в мир живых.
Я встаю и протягиваю Зои руку, чтобы помочь ей подняться.
— Добро пожаловать назад, — говорю я.
Поскольку мы находимся в центре молодежной Христианской организации, здесь нет модного безалкогольного бара, и мы отправляемся выпить кофе в пончиковую «Данкин Донатс», которые настолько густо разбросаны по Уилмингтону, что можно с порога одной доплюнуть до двери соседней. Зои едет за мной на своей машине и паркуется рядом.
— Ничего себе номерок, — произносит она, когда я выбираюсь из машины.
Номер моей машины «Ви-Эс-66». В Род-Айленде престижно иметь двухзначный номер. Есть те, кто завещают свои двух-и трехзначные номера близким. В свое время бывший губернатор внес в предвыборную программу пункт о борьбе с подкупом чиновников с целью получения престижных номерных знаков. Если на твоей машине твои инициалы и двухзначный номер, как у меня, скорее всего, ты большая шишка. Я не шишка, но я умею устраиваться в жизни. В день, когда я должна была регистрировать машину, я купила каждому инспектору по упаковке пива и спросила, чем они могут мне помочь.
— Друзья — это сила, — отвечаю я.
Мы входим в пончиковую, заказываем ванильный латте и занимаем столик в глубине зала.
— К которому часу тебе на работу? — спрашивает Зои. Мы уже перешли на «ты».
— К восьми. А тебе?
— Тоже. — Она делает глоток кофе. — Сегодня я работаю в больнице.
При упоминании больницы между нами повисает молчание — воспоминание о том, что ее увезли на «скорой» с собственной вечеринки, словно наброшенная на нас сеть. Я кручу крышку своего стаканчика. Несмотря на то что я каждый день консультирую детей, в присутствии Зои я испытываю неловкость. На самом деле я не понимаю, зачем пригласила ее выпить кофе. Мы ведь практически ничего друг о друге не знаем.
Несколько месяцев назад я прибегла к услугам Зои в качестве музыкального терапевта для мальчика-аутиста. Он уже шесть лет учился в школе и ни разу, насколько мне было известно, не сказал ни слова ни одному из учителей. Его мать услышала о музыкальной терапии и попросила меня попытаться найти специалиста, чтобы поработать с ее сыном. Я вынуждена признать, что, познакомившись с Зои, не ждала особых успехов от этих сеансов. Она немного выпадала из времени, что ли, — как будто ребенка семидесятых забросили в новое тысячелетие. Но через месяц мальчик уже играл с Зои импровизированные симфонии. Его родители считали Зои гением, а директор моей школы считал меня умницей за то, что я ее нашла.
— Послушай, — прерываю я затянувшееся неловкое молчание. — На самом деле я не знаю, что сказать о ребенке.
Зои поднимает на меня глаза.
— И никто не знает.
Она проводит кончиком пальца по пластиковой крышечке стаканчика. Я решаю, что пора закругляться, уже собираюсь взглянуть на часы и воскликнуть, что опаздываю, как она продолжает:
— В больнице была распорядитель из морга. Она вошла в палату — уже после всего — и спросила у нас с Максом, что мы намерены делать с телом. Будем ли мы делать вскрытие? Решили ли мы, какой гробик заказать? А может быть, мы хотим кремировать тело? Она сказала, что мы можем забрать его домой. И похоронить, я не знаю, у себя на заднем дворе. — Зои смотрит на меня. — Иногда мне снятся кошмары. Что мы его хороним, а потом в марте тает снег, я выхожу на улицу и вижу на месте захоронения кости. — Она промокает глаза платком. — Прости. Я никому этого не говорю. Я никогда и никому об этом не говорила.