Месть еврея - читать онлайн книгу. Автор: Вера Крыжановская cтр.№ 5

— Забыл я вам заявить, что патрон болен,— сказал Леви, принимая письмо.— Господин Мейер-сын ведет все дела, а для переговоров вы потрудитесь обратиться к нему,— и раскланявшись, еврей ушел.

Оставшись один, Рудольф в отчаянии схватился за голову. Уплатить такую сумму было немыслимо, а не заплатить — значило разорение и бесчестие. Он решил сказать все отцу.

Как только старый граф вернулся домой, Рудольф тотчас вошел к нему в кабинет и выслал из комнаты камердинера.

Удивление старика сменилось отчаянием, когда он узнал, в чем дело. В полном изнеможении он опустился в кресло; в первый раз он почувствовал угрызения совес­ти за свою расточительность. Но некогда было преда­ваться бесплодному раскаянию, надлежало придумать, как отвратить угрожающий удар.

Отец и сын высчитали все свои ресурсы, но и прода­жа серебра, фамильных драгоценностей, конюшен, эки­пажей и земли не дала бы надлежащей цифры, не гово­ря уже о неблагоприятных шансах, неизбежных при спешной продаже. Конечно, еврей бы мог выручить свое, продав все с аукциона, но что их ждет после такого скан­дала? Нищета и бесславие, а для Рудольфа неизбеж­ность отставки.

Они обратились к ростовщикам, но безуспешно, мрач­ное отчаяние овладело ими, тем более, что ответа на письмо молодого графа не последовало.

Через день после того в городе распространилась не­ожиданная весть; Авраам Мейер внезапно умер от апо­плексического удара. Через два дня после погребения старого банкира Рудольф получил лаконическую запис­ку, в который Самуил извещал, что если граф желает с ним переговорить, то найдет его от 11 до 3 часов дня в конторе.

Скрепя сердце, отправился молодой граф к Мейеру.

Его тотчас провели в кабинет банкира, который встая ему навстречу и церемонно предложил стул. Оставшись одни, молодые люди с минуту молчали. Смерть отца, по-видимому, сильно подействовала на Самуила, он по­бледнел, похудел, и глубокая складка легла между бро­вей, выражение лица было угрюмо.

— Мне очень тяжело, господин Мейер,— начал Ру­дольф с глухим раздражением,— говорить о деле, по ко­торому я пришел, и позвольте вам сказать, что я знаю причины, заставляющие вас так действовать. Нехорошо с вашей стороны из мести к такой девочке, как моя сест­ра, разорять семью, чтобы заставить ее нищетой и бес­славием заплатить за оскорбительные слова.

— Вы забываете,— перебил холодно банкир,— что эти слова вашей сестры были внушены ей братом.

— Ну да, сознаюсь, я причина оскорбления, нанесен­ного вам Валерией, но, господин Мейер, я не первый и не последний из нашего общества следую предрассуд­кам, к которым издавна евреи дают повод.

— От вас, граф, зависит покончить дело миром, и я полагаю, что до сего дня не давал вам повода жало­ваться на неприятные свойства, которые вы приписыва­ете нашему племени.

— О, если вы предлагаете дружелюбное соглаше­ние,— оживляясь, сказал граф,— то я от всего сердца извиняюсь за причиненное вам оскорбление. Дайте нам годовую отсрочку, мы переменим образ жизни, прода­дим, что можем, без большого убытка и тогда уплатим вам все сполна.

Презрительная усмешка скользнула по лицу Самуила.

— Вы ошибаетесь, граф, речь идет не об извинении между нами, я не даю вам ни часа отсрочки и, если че­рез три дня вы не заплатите, наложу запрещение на все ваше имущество. Но есть еще третий выход, и от вас зависит к нему прибегнуть. Тогда я сожгу все докумен­ты и ничего не потребую от вас.

Рудольф глядел на него в недоумении.

— Я вас не понимаю,— проговорил он.— Что же вы от нас потребуете?

Самуил нервно оттолкнул груду бумаг, лежавших пе­ред ним на столе, и глаза его странно вспыхнули.

— Выслушайте, граф, вот мои условия: согласитесь выдать за меня графиню Валерию, и я уничтожу все тя­готеющие на вас обязательства.

Кровь бросилась Рудольфу в голову.

— Вы или с ума сошли, Мейер, или издеваетесь над нашим несчастьем! Валерия — ваша жена! Вы забывае­те, что вы...— он остановился.

— Еврей,— докончил Самуил дрогнувшим голосом.— Но я перестану быть евреем и скоро сделаюсь христиа­нином, я намерен креститься; сверх того, я уже начал действовать, чтобы купить угасшее баронство и полу­чить от правительства право носить титул барона. Ко­нечно, я предпочел бы иначе получить вашу сестру; но зная, каким препятствием тому служит мое происхож­дение, хватаюсь за всякое средство, чтобы овладеть жен­щиной, которая внушила мне несчастную, безумную, ги­бельную страсть, доводящую человека до преступления. То, что я вам сказал, было причиной смерти моего отца. Когда он узнал о моем намерении принять христианство, с ним сделался апоплексический удар, который его убил. Но вы понимаете, что если даже такое несчастье не мог­ло поколебать моей решимости, следовательно, никакие дальнейшие препятствия меня не остановят. Итак, я пов­торяю: рука вашей сестры или бесчестие. Вы имеете три дня выбора между мной и разорением. Взвесьте все хладнокровно, и мое предложение не покажется вам та­ким нелепым.

В эту минуту Рудольф был положительно неспособен хладнокровно обсуждать подобное предложение. Смерив банкира презрительным взглядом, он отвечал глухим и дрожащим от волнения голосом:

— Надо быть ростовщиком, чтобы взвешивать хлад­нокровно шансы подобной комбинации. Предположив да­же, что мы настолько подлы, чтобы решиться на такую постыдную сделку, сама Валерия никогда не согласится на это... И знайте, если вы этого не знали до сих пор, что овладеть сердцем женщины можно, но купить его нельзя.

Не дожидаясь ответа, Рудольф вышел из комнаты. Он не видел, как вспыхнуло лицо Самуила и каким мрачным огнем сверкнули его глаза.

— Овладеть сердцем женщины? — подумал он с го­речью.— Я попытаюсь и какой бы то ни было ценой, но когда мне будет открыт доступ к ней...

Старый граф Маркош подумал, что лишится рас­судка, когда Рудольф, вернувшись, сообщил ему о результате свидания. Чувство отвращения и оскорблен­ной гордости поднимались в нем при одной мысли отдать свою дочь, свою Валерию этому наглому ростовщику.

— Ах,— проговорил он наконец,— целые века это пре­зренное отродье упивается христианской кровью, и этот нечистый пес, несмотря на лоск цивилизации, точно Шейлок хочет, чтобы ему заплатили человеческим мя­сом. У меня никогда не станет духу сказать несчастной девочке, что нам осмеливаются предлагать. Требовать от нее такой жертвы, это все равно, что требовать ее смерти. И подобный исход такое же бесчестие, как и ра­зорение.

— Я того же мнения, отец, и тоже не могу сказать правду Валерии. Я полагаю, что пуля более честным образом положит конец всем затруднениям.

Старик беспомощно поник головой. Как он прокли­нал в эту минуту увлечения молодости, все безрассудства зрелого возраста и дурной пример, которым вовлек свое­го сына в водоворот беспутной жизни и расточительности.

А предмет всех этих волнений — Валерия — не знала еще, какая гроза собирается над ними, тем не менее, волнение и мрачная задумчивость отца и Рудольфа не ускользнули от ее внимания. Какой-то неопределенный страх, не то предчувствие беды овладели ее душой, и только присутствие подруги поддерживало ее, но когда в день рокового свидания Рудольфа с Мейером оба гра­фа не вышли к обеду, мучительная тревога Валерии возросла до крайних пределов.