Что-то коснулась моей руки, и я отдёрнулась обратно к
могиле. Реквием был по-прежнему за мной, в мёртвой неподвижности, но Грэхем
стоял на могиле. Он смотрел неуверенно, но нюхал воздух над моей кожей.
— Ты пахнешь деревом и стаей, — сказал он тихо.
Ричард посмотрел на нас:
— Зачем там Грэхем?
— Телохранитель. Жан-Клод боялся, как бы чего не
случилось, если со мной никого не будет.
— Ты ему скажи, что ему полагается тебя охранять, а на
могиле он этого делать не может.
— Ты должен охранять меня, Грэхем, и отсюда ты этого
делать не сможешь.
Когда я это сказала, острый волчий запах вокруг меня
сгустился.
Грэхем отреагировал как на удар. Он припал к земле в волчьей
позе подчинения.
— Прости, только от тебя так хорошо пахло… я забылся.
— Перестань вилять хвостом и вернись к работе.
Это сказал Ричард, а я повторила.
Грэхем сделал, как ему сказали — перешёл снова в режим очень
серьёзного телохранителя, напряжённо глядя в темноту, готовый встретить все,
что оттуда появится.
Ричард сделал глубокий вдох, и на меня пахнуло знакомым
густым и сладким ароматом лесной чащи. Он бежал милю за милей без малейшего
напряжения, не по тем причинам, по которым хорошо мог бы бежать человек, но
потому что сама земля помогала бежать, давала силу, радостно привечала его.
Он остановился в глубине леса, расставив ноги, будто уйдя
корнями в землю. Я поняла, что Ричард и есть моя почва, мой центр, его радость,
его бьющееся сердце, колотящееся в груди после этого удовольствия бега. Я
держала связь с ним открытой, ощущала всю полноту запахов и звуков, так от меня
далёких. И так я положила руки на могилу, и хотя Реквием стоял за моей спиной
вплотную, он не был вполовину так реален, как бьющееся сердце Ричарда за много
миль отсюда.
— Эдвин Алонсо Герман, волею, словом и плотью призываю
тебя из могилы твоей. Приди, приди же!
Все было совсем по-другому, совсем не так как обычно, и все
равно совсем как надо.
Я почувствовала, как заворочался труп, восстанавливаясь,
складывая себя как мозаику, как начал он подниматься, всплывая в земле как в
воде. Не сосчитать, сколько раз я наблюдала эту картину, но никогда я при этом
не сидела на земле. А она вскидывалась и текла, как при землетрясении,
пойманном в сеть на несколько футов в глубине. Почва текла у меня под руками
как что-то совсем другое, не вода, не ил, но что-то и менее, и более твёрдое.
Не знаю, что подумал Реквием, но он не пытался отодвинуться, оставаясь вплотную
у меня за спиной. Его несла вместе со мной эта сила, а он даже не пикнул.
Храбрец вампир.
Сквозь шевелящуюся землю протянулись руки навстречу моим,
холодные пальцы обернулись вокруг моего тепла. Руки Эдвина Алонзо Германа
ухватились за меня, как хватается утопающий, уже отчаявшийся спастись и вдруг
нащупавший верёвку. Могила выбросила его из земли, как цветок на пружине, но
сама сила толчка заставила меня потянуть его на себя, вверх, и Реквием
поддержал меня, когда я пошатнулась. Если бы вампира не было со мной на этой
зыбкой, вздрагивающей земле, я бы упала. Но Реквием поддержал меня, и я
вытянула мертвеца из могилы, вытянула абсолютно целого, неповреждённого, и он
встал передо мной, выше меня, и могильная земля осыпалась с безупречного
чёрного костюма, будто только что из-под утюга. Слегка редеющие спереди волосы
мертвеца нависали густой бахромой над ушами и на затылке, короткие бачки
соединялись с таким же густыми усами. Плотный, почти жирный, что было тогда в
моде у богатых. Когда Эдвин Алонсо умер, тощими были только нищие, только у них
был голодный вид.
Я почувствовала Ричарда, стоящего у небольшого ручейка.
Воздух стал прохладнее за время его мелодичного бега, и пульс у Ричарда стал
замедляться, лёгкая испарина просыхала на коже. Он не боялся, не ужасался. Он
просто стоял, потвёрже расставив ноги, успокаивая меня пульсом, ритмом своего
тела, густым мускусным запахом волка ощущался в осеннем воздухе.
Я глядела на зомби, и даже мне моя работа показалась
чертовски хорошо сделанной. С достаточно большой кровавой жертвой я могла бы
поднять зомби, живого на вид, или близко к тому, но этот — этот был совершенен.
Кожа здоровая, неповреждённая, блестит под звёздами. Неясная улыбка на лице, а
одежда — как будто только что надета. Даже туфли безупречны и начищены до
блеска. Руки, прижатые к моим, прохладны, но не ощущаются мёртвыми. Он не
дышал, но на взгляд, на ощупь казался скорее живым, чем мёртвым И это
беспокоило. Я знала, что сегодня здесь было много силы, и я всю её послала в
эту одну могилу, так что, наверное, нормально, что он так хорошо выглядит, но
на миг, глядя в это пухлое улыбающееся лицо, я испугалась. Испугалась, что
сделала больше того, за что мне заплачено. Но потом, подняв взгляд до его глаз,
я успокоилась. Глаза нормальные, не запавшие, идеальные на вид, сероватые при
свете звёзд, — днём, наверное, были бы синие, но никого за ними не было.
Пустые, ждущие глаза. И я знала, чего эти пустые глаза ждут.
Я отняла левую руку у зомби, и он не мешал — пальцы его
разжались. Отведя руку назад до уровня плеча, я сказала вампиру:
— Сними повязку.
Он одну руку оставил у меня на плече, но другой снял
пластырь с моей раны.
— Сними совсем.
Он оторвал повязку. Я не удержалась и вздрогнула от боли.
— Что ты хочешь сделать? — спросил Ричард у меня в
голове.
— Ему нужна кровь, чтобы он мог говорить. Я не убила
никакое животное, другой крови у меня нет.
Он ничего не сказал, но пульс его забился чаще.
Я поднесла запястье к стоящему передо мной телу; оно было
чуть выше меня ростом. Что-то мелькнуло в этих светлых глазах, что-то такое,
что я видала и раньше у хорошо сохранившихся зомби. Как будто через него что-то
прошло, сверкнуло в глазах, будто какая-то тёмная тварь, ждущая возможности
захватить тело и жить в нем. Что-то не столь уж злое, но совершенно, совершенно
не доброе. Тут же лицо с бакенбардами повернулось к моей руке, понюхало воздух,
и как только учуяло кровь, чужое в этих глазах исчезло. Прогнано было обещанием
того, что так ценят все мёртвые — кусочка живого.
Зомби схватил меня за руку двумя руками и присосался
страстно, как в поцелуе к любимому существу. От силы нажима на рану стало
больно, и я судорожно втянула в себя воздух. Но я знала, что меня ждёт, потому
что мне приходилось кормить зомби своей кровью. Не слишком часто, но
достаточно.
Рот сомкнулся на ране, достаточно широкий, чтобы охватить её
целиком, чтобы всадить зубы в рваные края, зажевать. Я тихо вскрикнула, потому
что не могла сдержаться. Обычно рот зомби не ощущается так реально. Сейчас,
если бы не холод губ, я не могла бы отличить зомби от живого человека. Отличная
была работа, без сучка и задоринки, даже там, где не видно, а можно определить
лишь на ощупь.