Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это могло
отогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Он
был моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бы
мужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Он
изменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкуса
упрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Ему
нужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели у
меня в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы,
упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю его
вкус на губах.
На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратить
низшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать и
получать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другие
фейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всю
жизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри,
лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, что
могут сделать с ним Слезы.
Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, но
до сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла к
нему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.
Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотела
смотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли это
выдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла сама
расстегнуть молнию.
– Ты не мог бы меня расстегнуть?
Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилось
вытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьми
меня, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживал
лучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Я
могла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз,
когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.
Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье с
плеч. Я отдернулась.
– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.
– Даже в перчатках? – спросил он.
О них-то я и забыла.
– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.
Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто
боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось
маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая
рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань
через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держалась
неустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы не
видеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы не
упасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.
Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на
коленях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко,
что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобы
отстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.
Роан смеялся.
– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, но
не знал, что ты будешь закрывать глаза.
Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье.
Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голой
груди.
Я все мотала головой.
– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.
Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не было
невинного в этих карих глазах.
– В эту ночь я буду для тебя сидхе.
Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, и
попыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга и
собралась в других местах. Трудно было думать.
– Я сегодня не могу ставить гламор, Роан.
– Я не хочу, чтобы ты ставила гламор. Хочу быть сегодня
с тобой, Мерри. Без масок, без иллюзий.
– Без собственной магии ты будешь как человек. Ты не
сможешь защитить себя от чар. Будешь поражен эльфом.
– Я не зачахну и не умру от жажды сидхейской плоти,
Мерри. Пусть я без магии, но я бессмертен.
– Пусть ты не умрешь, Роан, но вечность – долгий срок
хотеть того, чего больше не получишь.
– Я знаю, чего я хочу, – сказал он.
Я открыла рот, чтобы сказать ему хоть часть правды, часть
причин, по которым мне надо отмыться и мотать из города. Но он встал, и голос у
меня застрял в глотке. Я не могла дышать, не то что говорить. Могла только
смотреть.
Он сжал платье в руках так сильно, что мышцы вздулись. Масло
потекло из материи, медленно скользя по его груди, по гладкой плоскости живота,
струйками спускаясь еще ниже. Он уже был гладок и тверд, но масло скользило по
нему, и дыхание Роана вырывалось резким шипящим звуком. Он провел рукой по
животу, размазывая масло блестящим слоем по бледному совершенству кожи. Я
должна была приказать ему прекратить, закричать, позвать на помощь, но я только
смотрела, как его рука спускается ниже, как он накрывает себя ладонью,
распуская масло по этой твердости. Рука его отдернулась, глаза закрылись, и из
горла вырвался хриплый возглас:
– О Боги!
Я помнила, что было что-то такое, что я должна была сказать
или сделать, но ради спасения жизни я не могла бы вспомнить что. Слова меня
покинули, остались только чувства: зрение, осязание, аромат и наконец – вкус.
Кожа Роана одуряюще отдавала корицей и ванилью, но под этим
вкусом было еще что-то – травяное, легкий чистый вкус, будто пьешь ключевую
воду прямо из сердца Земли. А еще глубже был вкус его кожи, сладкой, гладкой,
чуть солоноватой от пота.
Мы оказались на кровати. Одежды на мне уже не было, хотя я
не помнила как. Ощущение его тела, скользящего по моему, заставило меня
судорожно вздохнуть сквозь полуоткрытые губы. Он целовал меня, ощупывая языком,
и я открылась ему, поднялась с постели, втягивая его язык глубже в рот. Бедра
мои задергались от поцелуя, и он это воспринял как зов, скользя внутрь меня,
медленно, пока я не стала влажной и готовой, тогда он вбил себя внутрь, так
быстро, так глубоко, как только позволили наши тела. Я вскрикнула под ним, тело
взметнулось вверх с кровати и упало вновь на простыни. Я смотрела на него.
Лицо его было от моего в нескольких дюймах, глаза так
близко, что я видела только эти глаза. Он смотрел мне в лицо, двигаясь во мне,
полуприподнявшись на руках так, чтобы ему было видно мое тело, извивающееся под
ним. Я не могла лежать тихо. Я должна была шевелиться, подниматься ему
навстречу, пока между нами не возник ритм, ритм стучащей плоти, грохот наших
сердец, скользких соков наших тел и дрожи каждого нерва. Как будто бы одно
касание было многими ласками, один поцелуй – тысячью поцелуев. Каждое движение
его тела наполняло меня разливом теплой воды, наполняло кожу, мышцы, кровь,
кости, и все это превращалось в один прилив тепла, нарастающий и нарастающий,
как давление света, когда бледнеет ночь. И все мое тело пело с этим приливом.
Пальцы закололи мурашки, и когда я уже не могла терпеть, тепло превратилось в
жар и заревело, перекатываясь волной через меня и сквозь меня. Издали я слышала
шум и крики, и это был Роан, и это была я.