— Вот сейчас узнаю свою девочку, — с гордостью сказал Гил, обняв Кэтрин за плечи. — У тебя всегда была голова на плечах.
— Боюсь, дядя Гил, что один раз я все же потеряла голову.
Щеки Кэтрин вспыхнули, и Гил мысленно застонал.
С самого начала ее рассказа он понимал, что она не могла остаться нетронутой, но все же…
— Ты хочешь сказать, что этот цыган лишил тебя невинности?
Он из-под земли достанет этого ублюдка и убьет как собаку!
— Не совсем так. Скорее я сама отдала ему себя.
С удивлением Гил заметил, что Кэтрин не сожалеет о случившемся. Он вздохнул.
— Ты не первая девушка, ступившая на тернистый путь. Что бы ни случилось, все в прошлом. У нас прочное положение и много денег. Что-нибудь да придумаем.
Кэтрин кивнула. Она давно уже все обдумала и пришла к выводу, что ей удастся вернуть доброе имя. Но сейчас, когда все осталось позади, она чувствовала смертельную усталость.
— Давай продолжим разговор за ужином, — предложила Кэтрин. — Знаю, что слуги сразу начнут сплетничать, но, я думаю, мы сможем удержать их от сплетен хотя бы на какое-то время.
— Не волнуйся, Кэтрин. Слуг я возьму на себя, — решительно заявил дядя. — А пока, я думаю, тебе надо отдохнуть. Твоя спальня осталась такой же, как была. Я ничего не менял там.
Кэтрин радостно улыбнулась. С тех пор, как умер отец, она большую часть времени проводила в Лэвенхэм-Холле. Здесь находились и ее наряды, так что, благодаря чувствительности дяди, ей было во что переодеться.
— Я думаю, мне будет гораздо легче после отдыха.
— Конечно. И постарайся не думать о плохом. Как-нибудь все уладится.
Кэтрин кивнула. Разве не те же самые слова говорил ей Доминик? Все эти дни она ловила себя па том, что думает о Доминике, и только о нем. Где он? Что делает? Тоскует ли о ней? Или нашел другую подружку?
— Я так рада, что вернулась домой, дядя Гил, — проговорила Кэтрин, целуя старика в щеку.
Гил откашлялся и охрипшим голосом ответил:
— А уж как я рад…
Кэтрин медленно встала. Стараясь не обращать внимания на обескураженные взгляды слуг, она пошла к себе в спальню.
Но и во сне Кэтрин не было покоя. Образ Доминика тревожил ее. Она убегала от него, в глубине души надеясь, что он ее найдет. Она чувствовала, что сердце ее разрывается от одной мысли о расставании, но что-то заставляло ее прятаться от него. Она слышала, как он зовет ее, молит не исчезать. Потом вдруг раздался дерзкий насмешливый смех Яны.
И вот он снова с ней, обнимает ее, прижимает к себе, целует, его чудные смуглые руки ласкают ей грудь. По телу разливается тепло.
— Доминик, — шепчет она, прижимаясь к нему.
— Не покидай меня, — говорит он тихо, и она понимает, что на этот раз не сможет уйти.
Но что это? В комнате чужой! Кэтрин вскакивает с кушетки. Сердце ее бешено колотится, не сразу она осознает, где находится.
К действительности ее вернул испуганный шепот служанки:
— Простите, мадам, вы просили разбудить вас не позже семи. — Гэбби виновато смотрела на нее.
Кэтрин улыбнулась. Тепло от недавних объятий Доминика ушло, сердце забилось ровнее, но в душе была пустота. Один Всевышний знает, как она истосковалась по своему цыгану.
— Спасибо, Гэбби.
— Можно наполнить ванну?
— Будь добра. Теперь я буду относиться к этой роскоши так, как она того заслуживает, — с благоговением.
Кэтрин нежилась в теплой воде, пока она не остыла, затем вышла из ванны. Гэбби накинула на хозяйку свежее полотенце. Порывшись в шкафу, Кэтрин остановила выбор на бледно-голубом шелковом платье, с чуть присобранными у плеч рукавами и изящной вышивкой жемчугом на подоле.
Гэбби причесала Кэтрин, собрав волосы в упругий пучок на затылке. В сопровождении служанки Кэтрин спустилась в гостиную. Дядя подал бокал вина.
В своем строгом темно-синем сюртуке с высоким стоячим воротничком, жилете в бордовую полоску и бледно-серых брюках он выглядел моложе, чем днем.
— Ты чудесно выглядишь, дорогая.
Гил усадил Кэтрин на диван из вишневого дерева рядом с облицованным мрамором камином.
Кэтрин заерзала. Привыкшая к свободному цыганскому платью, в этом наряде девушка чувствовала себя неуютно.
— Спасибо, дядя, — сказала Кэтрин. С одной стороны, приятно снова быть нарядно одетой, но с другой… трудно объяснить… но после цыганской одежды немного неловко чувствуешь себя в приличном платье.
Гил сел в кресло-качалку напротив камина.
— В жизни все, как и медаль, имеет свою лицевую и обратную сторону. Цыгане обладают самой большой свободой, и в то же время именно эта свобода ограничивает их возможности. Наше общество весьма несовершенно, по благодаря своей жесткой структуре, оно помогает каждому из нас найти свое место в жизни и многого добиться.
— Теперь я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, — улыбнулась Кэтрин и, глотнув вина, добавила: — Вот мы и подошли вплотную к самому неприятному.
— Да, — вздохнул Гил. — Ты, пусть и не по своей вине, оказалась далеко за пределами того, что в наших кругах принято считать допустимым.
— Я много об этом думала, дядя. Хочешь послушать мой план?
— Очень хочу, тем более что мне в голову ничего не приходит.
Кэтрин подалась вперед. Без совета дяди Гила ей пришлось бы тяжело. Он хорошо знает свет и сразу найдет просчеты в ее плане.
— Пока еще рано говорить о деталях, но в целом все будет выглядеть так: леди Кэтрин и ее кузен Эдмунд страшно ссорятся вечером накануне исчезновения девушки. Чтобы досадить брату, Кэтрин, никому ни слова не говоря, скрывается в уединенный домик в своем поместье в Девоне. Она и понятия не имела о трупе девушки, найденном в Темзе, поэтому и предположить не могла, что ее сочтут умершей. Она хотела всего лишь проучить брата, но сейчас искренне сожалеет обо всех неприятностях, которые принесло ее внезапное исчезновение. — Кэтрин вопросительно взглянула на дядю. — Но нам, конечно же, понадобится помощь Эдмунда и Амелии. Они должны нам подыграть.
— Думаю, они согласятся, — ответил Гил в задумчивости. — Эдмунд так казнился из-за всего. Считает себя виноватым, понимаешь.
— Неужели? Мне кажется, узнав, что я вернулась, он расстроится еще сильнее.
Гил посмотрел на племянницу и увидел, что она не слишком верит в искренность Эдмунда.
— Я понимаю, что у него есть серьезные причины, но неужели ты способна поверить, что он…
— Я только хочу сказать, что его скорбь несколько просветлили обретенный титул Арундейлов и немалое состояние.
— Ублюдок! — выругался дядя, вставая. — Как он смел!