Санькя - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 24

— Эй, мы здесь! — неожиданно для себя заорал Саша, хотя они стояли на дороге.

— Тпрру! — конь стал в нескольких метрах от них. Хомут вылез из саней, подошел ближе.

— Санек, ты, что ли? — спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.

— И Галя тут, Галенька, — признал Хомут, пожал руку Безлетову.

— Ну что, Васята, не замерзла спина? — Хомут присел рядом с гробом и похлопал по крышке. — Сейчас домой поедем.

Он ничего не спрашивал, не суетился, подогнал сани, ловко правя, развернул. Конь перетаптывался, нюхал снег, косился на гроб, крутил головой. Хомут велел мужикам (он их так назвал, околевших вконец — «мужики», что Сашке отчего-то прибавило сил) взяться за узкий конец гроба, сам подхватил тяжелый, хэкнул, и гроб улегся на сено.

— Н-но! — негромко велел Хомут. — Придержи, — попросил Безлетова, указав на гроб. — А то потеряем кого.

Тут только и спросил у Сани:

— Давно вы тут стынете?

— Давно. Водитель уехал в город. Дальше не поехал.

— Ну, еще бы… — ответил Хомут и рассказал, чуть помолчав. — А я проснулся и думаю: надо в лес ехать. Бабка-то надысь мне говорила: привезут. А сегодня пришла вечером, вся черная, говорит: знать, передумали. «Решила, — говорит, — Галя поближе к себе положить. Чтоб родители одни тут в сиротстве сгинули». Я сразу подумал: что-то не так, бабка. А ночью меня как толкнули. Фуфайку набросил, запряг и поехал было. Моя проснулась, зашумела, крикунья-то, давай меня раздевать, коня распрягать, а я говорю: «Вася там замерз. Поеду». Влепил ей разок. Она говорит: «К бабе собрался». А то я к бабе не найду времени съездить… Сейчас, Вася, мы уже дома.

Саша лежал в санях на боку, как в детстве, и сани летели легко и мягко, и конь торопился домой, чувствуя деревню.

Глядя на Хомута, Саша приметил, что и вправду — фуфайку он на голое тело набросил — пока гроб укладывали, она расстегнулась, и голая грудь виднелась. Ветер вылетал порой навстречу саням, злой, хваткий, но вскоре исчезал в лесу ни с чем. Все ему нипочем было, Хомуту. Правил, стоя на коленях, легко и сурово.

У стариков оконца горели. Бабушка на пороге встречала. Дверь открыла. Спросила у Хомута:

— Что, Вася позвал? Он завсегда тебя на всякую дурость подбивал. Сегодня первый раз для дела ты ему понадобился, сыночку-то…

Мать зарыдала. Бабушка запричитала голосом высоким, пронзительным и горьким, как черная земля.

Дед вышел, высокий, в рубахе с расстегнутыми рукавами.

— Приехали, Санькя? Ну, заходите.

В очнувшемся мозгу проявилась похмельная, проверенная годами, максима: сон алкоголика крепок, но краток. Крепок. Но краток.

Саша открыл левый глаз. Да, на улице было еще темно.

«Бес-сон-ни-ца…» — шепотом, по слогам произнес Саша.

Он проснулся на своей кровати.

На полу были расстелены два матраца. На матрацах, укрытые пледом, лежали Веня и Лешка. Их лиц Саша не разглядел.

«А Негатив? Где он? Он, кажется, ушел домой… Да-да, ушел…»

Саша отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. Вставать не хотелось. Но и уснуть не было возможности.

Глаза под закрытыми веками чувствовали себя неуютно. Им хотелось открыться и смотреть.

Саша выпростал голову из-под одеяла и увидел расплывшиеся в полутьме, пожелтевшие от частых касаний обои. Рисунок их был почти неразличим.

Думать о предстоящем сегодня не было никакого желания.

Вспоминать о произошедшем вчера тоже не хотелось.

Саша вспомнил себя — пьяным, громким — поморщился брезгливо.

«Какой я?» — неожиданно подумал Саша.

Кто и какой? Дурной? Добрый? Надежный? Безнадежный?

Не было такого зеркальца, чтобы разглядеть свое отражение. Словно на это зеркальце наступили сапогом, раздавили его. И, силясь рассмотреть себя в осколках, можно было увидеть лишь непонятные черты, из которых не составить лица.

Саша никогда не мучался самокопанием.

Редко из-за чего переживал глубоко и болезненно. Только из-за того, что стоило переживаний. Отец, да.

Не совершил за свою жизнь ни одной откровенной подлости. И не откровенной тоже…

Не пережил ни одного унижения, кроме дурацких пацанских, когда старшеклассники отнимали деньги.

Ползая на четвереньках по плацу, в составе поднятой за очередную дурость роты, под надзором, кажется, пьяного офицера, Саша испытывал скорей равнодушие. Это была игра, с очень серьезными правилами. Он сразу их принял. В армии ему было почти легко. Хотя можно было туда и не ходить.

Всегда были друзья. Всегда были девушки. Если подруга уходила, откуда-то появлялась новая. Каждый раз случайно. Саша их не искал. Хотя он не был красив, нет.

Саша перебирал себя, тасовал осколки зеркала. Удивиться или огорчиться было почти нечему. Нет, просто нечему.

С тех пор как повзрослел, к армейскому возрасту — все стало очевидным. Неразрешимых вопросов больше не возникало. Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна.

«Волга впадает в Каспийское море…» — пошутил над собой Саша и не усмехнулся внутренне. Да, впадает.

Любой его поступок вызывали очевидные предпосылки.

Было лишь удивительно, почему другие не ведут себя таким же образом. К «союзникам» Саша пришел легко, потому что все остальное к тому времени потеряло значимость.

«Работать надо…» — говорили ему иногда брезгливо. «Я работаю…» — отвечал Саша. Он действительно работал — иногда грузил, иногда разгружал… однажды на заводе… охранял, подметал. Все на совесть. Но разве в этом было дело?

Он уже не хотел с кем-либо спорить, потому что это не имело смысла. Спорил лишь тогда, когда желал услышать новую, иную аргументацию. Но всякая аргументация каждый раз была никуда не годна.

Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, — отчего было терпеть его? К чему было жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?

Саша до сих пор не злился, не испытывал злобы, просто делал то, что считал нужным.

О достижении власти никогда не думал всерьез, власть его не интересовала, он не знал, что с ней делать. К деньгам относился просто. Тратил их, если были.

И все-таки: какой? Какой он — Саша? Чего-то всегда не доставало в лице, в отражении.

«Хочу пить», — неожиданно оборвал себя Саша.