Terra Tartarara. Это касается лично меня - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 18

Даже грязными, как торговок Подолы,

Люди, люблю вас.

Что нам, мучительно-нездоровым,

Теперь,

Чистота глаз

Савонароллы,

Изжога

Благочестия

И лести,

Давида псалмы,

Когда от бога

Отрезаны мы,

Как купоны от серии.

Время как никогда благоприятствовало любым попыткам вывернуть мир наизнанку, обрушить здравый смысл и сами понятия нравственности и добра.

И вот уже двадцатитрехлетний золотоголовый юноша Есенин бесстрашно выкрикивает на улицах революционных городов:

Тело, Христово тело

Выплевываю изо рта.

Юноша вызывал недовольство толпы, но одобрение матросов: «Читай, товарищ, читай». Товарищ не подводил:

Плачь и рыдай, Московия!

Новый пришел Индикоплов.

Все молитвы в твоем часослове я

Проклюю моим клювом слов.

Нынче ж бури воловьим голосом

Я кричу, сняв с Христа штаны:

Мойте руки свои и волосы

Из лоханки второй луны.

Другой юноша, Мариенгоф, снятыми штанами не удовлетворился. Фантазия его в 18-м году была куда изощреннее:

Твердь, твердь за вихры зыбим,

Святость хлещем свистящей нагайкой

И хилое тело Христа на дыбе

Вздыбливаем в Чрезвычайке.

Поэты в ту пору еще не были знакомы, но ко времени начала имажинизма без труда опознали друг друга по дурной наглости голосов.

В первые послереволюционные годы Мариенгоф и Есенин буянят, кричат, зазывают:

Затопим боярьей кровью

Погреба с добром и подвалы,

Ушкуйничать поплывем на низовья

Волги и к гребням Урала.

Я и сам из темного люда,

Аль не сажень косая — плечи?

Я зову колокольным гудом

За собой тебя, древнее вече.

(Анатолий Мариенгоф)

Тысячи лет те же звезды славятся,

Тем же медом струится плоть,

Не молиться тебе, а лаяться

Научил ты меня, господь.

За седины твои кудрявые,

За копейки с златых осин

Я кричу тебе: «К черту старое!»

Непокорный, разбойный сын.

(Сергей Есенин)

Ленивым глазом видно, что в устах Есенина «Сарынь на кичку» звучит естественнее. Определяет это не только органичное народное начало Есенина, но и то, что «немца» Мариенгофа любое вече разорвало бы на части. Если б он сумел его созвать, конечно. Звучит забавно, не правда ли: «Люди русские! Вече народное! Тебя Мариенгоф созывает!»

При явном созвучии голосов Есенина и Мариенгофа основным их отличием в первые послереволюционные годы явился взгляд Мариенгофа на революцию как на Вселенскую Мясорубку, великолепную своим кровавым разливом и развратом. И если совсем недавно он писал проникновенное:

Пятнышко, как от раздавленной клюквы.

Тише. Не хлопайте дверью.

Человек… Простенькие четыре буквы: — умер.

то спустя всего несколько месяцев Мариенгоф словно шепчет в забытьи:

Кровь, кровь, кровь в миру хлещет,

Как вода в бане

Из перевернутой разом лоханки.

Кровью плюем зазорно

Богу в юродивый взор…

…А улицы пахнут цветочным мылом

И кровью, липнущей к каблукам.

Тут и тут кровавые сгустки,

Площади, как платки туберкулезного…

И проч., и проч.

Среди имажинистов Мариенгофа так и прозвали — Мясорубка.

В неуемной жесткости Мариенгоф находит точки соприкосновения с Маяковским, который в те же дни собирался запустить горящего отца в улицы для иллюминаций. В тон Маяковскому голос Мариенгофа:

Я не оплачу слезою полынной

Пулями зацелованного отца.

«Больной мальчик», — сказал Ленин, почитав стихи Мариенгофа, между прочим, одного из самых издаваемых и популярных в России поэтов тех лет.

Есенин и Маяковский — антагонисты внутри лагеря принявших революцию. Маяковский воспел атакующий класс, Есенин — Новый Спас, который едет на кобыле. Мариенгоф парадоксально сблизил их, совместив черты мировосприятия обоих в собственном творчестве.

Мариенгоф пишет поэтохроники и Марши революций (жму руку, Маяковский!), и он же вещает, что родился Саваоф новый (здравствуйте, Есенин!). И то и другое он делает вне зависимости от своих старших собратьев по перу, зачастую даже опережая их в создании развернутых метафор революции.

Мариенгоф был соразмерен им обоим в поэтической дерзости, в богатстве фантазии. Вольно варьируя исторические события, можно предположить возможность дружбы Мариенгофа и Маяковского.

Можно упрекнуть меня в том, что я совмещаю имена весьма равнозначные, но многие ли знают о том, что «лиру Мариенгофа» гениальный Хлебников ставил вровень с обожаемой им «лирой Уитмена»?

Как мы видим, Мариенгоф и Маяковский шли параллельными дорогами. Иногда оступаясь, Мариенгоф попадал след в след Маяковскому:

Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза

И на крыши сползла по ресницам.

Встала печаль, как Лазарь,

И побежала на улицы рыдать и виниться.

Кидалась на шеи — и все шарахались

И кричали: безумная!

И в барабанные перепонки воплями страха

Били, как в звенящие бубны.

Это стихотворение Мариенгофа образца 17-го года написано под явным влиянием миниатюр раннего Маяковского. Улицы, упоминаемые в четвертой строке, уже проваливались у Маяковского «как нос сифилитика» в 1914-м, клубились «визжа и ржа» в 1916-м, вообще выбежать на улицы — одна из примет истерики Маяковского:

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Преломляясь, как в наркотическом сне, «Ночь, как слеза.» Мариенгофа отражает классическое «Скрипка и немножко нервно»:

Скрипка издергалась, упрашивая,

и вдруг разревелась

так по-детски,

что барабан не выдержал:

«Хорошо, хорошо, хорошо!»

А когда геликон —

меднорожий,

потный,

крикнул:

«Дура,

плакса,

вытри» —

я встал…

бросился на деревянную шею.

В обоих стихотворениях сначала рыдают, потом кричат о безумии, кидаются на шеи, стучат в барабаны (вариант — бубны). Схожее ощущение создается и при чтении ранней поэмы Мариенгофа «Магдалина»: