— На самом деле Хилл-хаус очень к нам добр. — Теодора протянула Элинор кофе, и та блаженно откинулась в большом мягком-премягком кресле. — Элинор не надо мыть посуду, нам предстоит вечер в приятном обществе, а завтра, может быть, выглянет солнышко.
— Надо придумать, что возьмем на пикник, — сказала Элинор.
— Я тут в Хилл-хаусе разжирею и обленюсь, — продолжала Теодора.
Элинор было неприятно, что она постоянно называет дом по имени — будто нарочно повторяет это слово. Дерзко окликает дом — смотри, мол, мы здесь.
— Хилл-хаус, Хилл-хаус, Хилл-хаус, — тихо произнесла Теодора и улыбнулась Элинор.
— Любезная принцесса, — учтиво обратился к ней Люк, — не расскажешь ли, какова политическая ситуация в твоей стране?
— Крайне неустойчива, — ответила Теодора. — Я сбежала, потому что мой отец-король хочет выдать меня за Черного Михаэля
[8]
— претендента на трон. Я, разумеется, терпеть не могу Черного Михаэля — он носит золотую серьгу в ухе и бьет конюхов хлыстом.
— И впрямь крайне нестабильная обстановка, — заметил Люк. — Как же тебе удалось сбежать?
— Я переоделась молочницей и спряталась под сеном в телеге. Никто туда не заглянул, а границу я пересекла с фальшивыми документами, которые изготовила себе в избушке дровосека.
— И теперь Черный Михаэль устроит государственный переворот?
— Конечно. Ну и на здоровье.
Это как сидеть в очереди у зубного, думала Элинор, глядя на них поверх чашки с кофе; как сидеть в очереди у зубного и слушать чужие шутки, твердо зная, что все в конце концов окажутся в кабинете. Тут она заметила рядом с собой доктора и, подняв глаза, неуверенно улыбнулась.
— Нервничаете? — спросил он.
Элинор кивнула.
— Я тоже. — Доктор придвинул стул и сел рядом с ней. — У вас такое чувство, будто что-то — непонятно, что именно, — должно скоро произойти?
— Да. Все как будто ждет.
— А они, — доктор кивнул на смеющихся Теодору и Люка, — чувствуют то же, но проявляют иначе; интересно, как это на всех нас скажется. Месяц назад я едва ли мог предположить такое: что мы все четверо будем сидеть здесь, в этот доме. Я долго ждал.
А вот доктор избегает называть дом по имени, подумала Элинор.
— Вы думаете, мы правильно поступаем, что остаемся здесь?
— Правильно? — повторил он. — Думаю, мы поступаем исключительно глупо. Думаю, такая атмосфера отыщет изъяны и слабости в каждом и сломит нас всех — это вопрос нескольких дней. Единственное наше спасение — в бегстве. По крайней мере, оно не сможет за нами последовать. Почувствовав себя в опасности, мы уедем, как приехали. И, — горько добавил он, — со всей возможной поспешностью.
— Но ведь мы предупреждены, — заметила Элинор, — и нас четверо.
— Я уже сказал об этом Люку и Теодоре, — продолжал доктор. — Пообещайте мне уехать сразу, как почувствуете, что дом забирает над вами власть.
— Обещаю, — с улыбкой ответила Элинор. Он хочет меня подбодрить, благодарно подумала она. — Но пока все хорошо. Правда. Все хорошо.
— Я не колеблясь отошлю вас, если увижу такую необходимость, — сказал доктор, вставая. — Люк, дамы нас простят?
Покуда они расставляли фигуры, Теодора с чашкой в руке бродила по комнате, а Элинор думала: у нее движения зверя, нервные и настороженные; она не может сидеть на месте, когда в воздухе ощущается некое беспокойство. Мы все на взводе.
— Посиди со мной, — сказала она. Теодора все с той же упругой грацией подошла, опустилась в кресло, с которого встал доктор, и устало откинула голову; как же она красива, подумала Элинор, какой же бездумной, счастливой красотой. — Устала?
Теодора с улыбкой повернулась к ней.
— Не могу больше выносить ожидание.
— Я только что думала, насколько ты по виду спокойна.
— А я только что думала о… когда это было? позавчера?.. о позавчерашнем дне. И гадала, как меня угораздило сюда поехать. Наверное, я соскучилась по дому.
— Уже?
— А ты совсем о таком не думаешь? Будь Хилл-хаус твоим домом, ты бы о нем тосковала? А девочки — интересно, они плакали о своем темном угрюмом доме, когда их отсюда увозили?
— Я никогда никуда не ездила, — осторожно ответила Элинор, — и, наверное, не знаю, как это бывает.
— А теперь? Скучаешь по своей квартирке?
— Наверное, — ответила Элинор, глядя в огонь. — Я там очень мало живу — еще не поверила, что она моя.
— Хочу в свою собственную постель, — объявила Теодора, и Элинор подумала: она снова капризничает. Когда Теодора проголодалась, или хочет спать, или ей скучно, она становится как маленькая.
— У меня глаза слипаются, — сказала Теодора.
— Двенадцатый час, — ответила Элинор.
В тот самый миг, когда она повернулась к игрокам, доктор издал торжествующий возглас, а Люк рассмеялся.
— Так-то, сэр, — объявил доктор. — Так-то!
— Вы разбили меня наголову, — признал Люк и начал собирать фигуры. — Никто не возражает, если я возьму с собой чуточку бренди? Чтобы скорее уснуть, или для пьяной храбрости, или еще для чего. Вообще-то, — и он улыбнулся девушкам, — я собираюсь еще полежать с книжкой.
— Вы по-прежнему читаете «Памелу»? — спросила Элинор доктора.
— Второй том. У меня впереди еще три, потом примусь за «Клариссу Гарлоу». Могу одолжить Люку…
— Спасибо, не надо, — торопливо ответил Люк. — У меня с собой чемодан детективов.
Доктор обвел глазами комнату.
— Так-так, — сказал он. — Экран придвинут, свет погашен. Двери миссис Дадли может закрыть с утра.
Усталой вереницей они поднялись по лестнице, выключая по пути свет.
— Кстати, у всех есть фонарики? — спросил доктор.
Они кивнули, занятые больше мыслями о том, как хочется спать, чем о волнах тьмы, наплывающей за ними по ступеням Хилл-хауса.
— Спокойной ночи всем, — сказала Элинор, открывая дверь синей комнаты.
— Спокойной ночи, — отозвался Люк.
— Спокойной ночи, — сказала Теодора.
— Спокойной ночи, — сказал доктор. — Крепкого сна.
6
— Иду, мам, иду, — сказала Элинор, нащупывая выключатель. — Все хорошо, я иду.
Элинор, слышала она, Элинор.
— Иду-иду! — крикнула она раздраженно. — Уже иду!
— Элинор?