Вакансия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Малицкий cтр.№ 72

Утром Дорожкин снова месил воду в бассейне. Когда же он, чувствуя приятную тяжесть в плечах, выбирался на бортик, по плечу его похлопал холодной ладонью Адольфыч:

– Как настроение, инспектор?

– Помнится, бывало и получше, Вальдемар Адольфыч, – отозвался Дорожкин.

Засосавшая его со вчерашнего дня пустота не отпускала.

– Вот в чем беда, – закивал Адольфыч. – В памяти. Не то что ее вовсе не следовало бы сохранять, ведь память – это еще и опыт, но, когда опыт излишне окрашен эмоциями, это излишество. Жизнь превращается в беспрерывную ломку. А провокацией служат воспоминания. Пережитое счастье подобно пережитому кайфу. Наркоман страдает от отсутствия наркотика, а обычный человек от утраты молодости. От старости, другими словами. От старости, которая сама по себе есть усталость от ломки по невозвратимой молодости.

– Усталость от жизни, как мне кажется, в вашем городе грозит не всем, – заметил Дорожкин.

Мэр был сухощав, но сухощав не болезненно, а естественно и гармонично. Вряд ли у него были проблемы с суставами или сердцем. Да и муки совести никак не проявляли себя в твердом взгляде.

– Это точно, – заметил Адольфыч. – К примеру, Олечке из прачечной удалось прекрасно без нее обойтись.

– И одной из женщин, – добавил после короткой паузы Дорожкин. – Я не пытаюсь оправдаться, но жертв могло быть и больше.

– Может быть, может быть, – заметил Адольфыч. – Я слышал, что ты почти все деньги отправляешь матери?

– Это меня характеризует с отрицательной стороны? – не понял Дорожкин.

– Наоборот, – поднял брови Адольфыч. – Забота о матери – это просто ценз порядочности. Тем более твои деньги – это твои деньги. Я, кстати, не хочу сказать, что отслеживаю каждый твой шаг. Просто покойная, я о Колывановой говорю, была простой женщиной, делилась с подругами некоторыми почтовыми секретами, вот дошла информация и до меня. Как тебе живется, Евгений Константинович?

– Сложно, Вальдемар Адольфович, – проговорил Дорожкин. – Не могу привыкнуть.

– Что так? – удивился Адольфыч. – Смутили мужички за оградой кладбища? А что ты предлагаешь с ними сделать? Может быть, порезать их на куски на лесопилке? Знаешь, а ведь они вполне себе чувствуют боль. Ну не так, как живые, но чувствуют. Страдают об утрате близких, с которыми могут видеться, но уже не чувствуют эмоциональной связи. Мы сейчас не будем с тобой рассуждать о причинах этого парадокса, но он существует. У каждой медальки есть не только аверс и реверс, Евгений Константинович, но и гурт, а также колодочка на грудь, и документик, и еще много всего разного. И дырочка в пиджачке тоже.

– Я как раз о дырочках хотел спросить, – проговорил Дорожкин. – Колыванова, Мигалкин, Дубровская, эта Олечка. Женщина из деревенских. Не многовато ли?

– А ты работай лучше, Евгений Константинович, – улыбнулся Адольфыч, пряча в глазах стальной блеск. – Знаешь, очень часто благотворное недеяние одних оплачивается упорным трудом прочих. Ты, господин инспектор, относишься ко вторым. Подумай об этом.

– Подумаю, – прошептал Дорожкин, стирая с лица брызги от ушедшего в воду Адольфыча.

Ромашкин был не в духе. На приветствие Дорожкина не ответил, хмуро прошел мимо, шелестя на ходу своей многострадальной папкой. Зато Кашин показал Дорожкину из-за стекла дежурки большой палец.

– Пришел в себя? – спросила встретившаяся Дорожкину на лестнице Маргарита. – Сопли подобрал? Тогда начинай работать. Сегодня пятница, так что впрягайся, чтобы отдохнуть с чистой совестью. Имей в виду. У тебя два имени в папке.

Сказала и побежала вниз по лестнице. На лице опять ни шрамов, ни царапин.

– Три, – проворчал Дорожкин.

Еще перед бассейном он открыл папку и обнаружил, что имя Алены Козловой хоть и осталось написанным его рукой, но обрело цвет и фактуру прочих надписей. Что ж, по всему выходило, что он сам себе нашел дополнительную работу. Правда, был соблазн попробовать написать рядом еще что-нибудь. Например, задать какой-нибудь вопрос. Хотя бы о том, почему ни Марк, ни Маргарита, ни даже Ромашкин не пытаются все-таки включить работу Дорожкина в тот план действий, который они должны выполнять? Ведь должен же был у них иметься какой-нибудь план?

– Работай, Дорожкин, – хлопнул его по плечу проходивший по коридору Марк, но щелкать, по обыкновению, пальцами не стал. – Только имей в виду, что количество жителей в городе ограничено. Не слишком усердствуй со стрельбой.

Содомский зашагал к лестнице, и Дорожкин снова почувствовал себя работником одной из столичных фирм, уход начальства из которой с утра по пятницам означал две вещи: либо дела у фирмы идут слишком хорошо, либо из рук вон некуда. Порой эти категории совпадали. Дорожкин вошел в свой кабинет, обнаружил на столе два патрона для «беретты», начатую картонку, из которой эти патроны и были извлечены, и набор для ухода за пистолетом в кожаном чехольчике. Ко всему прочему только не хватало хорошего бронежилета. Патроны Дорожкин вставил в магазин взамен отстрелянных, оставшиеся пересыпал в пакет и сунул в одно из отделений сумки. После этого почистил пистолет и еще тридцать минут потратил на отработку скоростного выхватывания оружия, пока не почувствовал приступ тошноты. Закрыл глаза и явственно вспомнил разверстую плоть пострадавшей женщины. Вчерашнее полуобморочное состояние почти прошло, но мерзкий осадок внутри остался. «И уже не пройдет никогда», – подумал Дорожкин и понял, что однажды все произошедшее накроет его долгой депрессией.

Минутой позже он вспомнил, что не спросил у Марка о том, что же было вторым заданием в папке Шепелева, но теперь уже догонять Содомского было поздно, и Дорожкин оделся, закинул на плечо сумку и сам двинулся вниз по лестнице, раздумывая о том, во что он может впрячься, чтобы уйти на выходные с чистой совестью. Сначала следовало разделаться с Козловой. Потом отправиться к Шепелевой, должна же она быть заинтересована в успехе Дорожкина? Затем сходить в институт, переговорить с Дубицкасом, уточнить дату его смерти. («Зачем? – спросил сам себя Дорожкин и сам же себе ответил: – Просто так, пусть будет».). Наконец, поискать Женю.

«Нет, конечно, – поправил себя Дорожкин. – Сначала поискать Женю».

Детский садик находился внутри квартала, ограниченного улицами Ленина, Бабеля, Николая-угодника и Октябрьской революции. За зеленым штакетником мерзли голые кусты шиповника и акации, на разноцветных качельках и карусельках лежала изморозь, на маленьком деревянном домике на курьих ножках сидела растрепанная ворона.

«Птиц тоже почти нет», – отметил Дорожкин, вспомнил слова Шакильского о следах самолетов и поднял глаза к небу. Оно было затянуто тучами.

Детский садик назывался «Солнышко». Дверь открыла седая старушка, которая тут же приложила палец к губам и повела Дорожкина за собой. Коридор был застелен дорожками, откуда-то слышался детский смех, пахло кипяченым молоком. На стенах висели детские рисунки.

– Галина Андреевна?