– Могу я все же хоть что-нибудь сделать для вас? – спросил он, вставая.
– Нельзя ли помочь нам раздобыть лошадь и шарабан на один день? – сказал Чезаре с обескураживающей простотой, так, словно просил стакан воды.
От неожиданности дон Оресте опустился на стул.
– Лошадь? – спросил он. – Шарабан? Для чего?
– Завтра феррагосто.
[3]
– Ему казалось, что это достаточная причина, хотя она была и не единственная.
– Значит, лошадь и шарабан нужны, потому что завтра феррагосто? – спросил священник, удивленно подняв брови.
– Я бы хотел отвезти сестер и братьев в церковь Мадонны Караваджо. Мама особенно почитала ее. Нам всем нужно испросить ее милости. Да и выпить воды из освященного источника тоже полезно.
– Не сомневаюсь, – согласился священник. – Но с чего ты взял, что я в силах раздобыть лошадь и шарабан?
– В нашем приходе все новости быстро разносятся.
– Значит, тебе сказали…
– Да, что Тито Соццини… Извините, – поправился он, – что синьор Тито Соццини подарил вам лошадь и шарабан.
– Это не лошадь, а настоящий рысак, – сказал, улыбаясь, священник. – Впрочем, ты и сам это знаешь. Ты ведь заменял у него несколько недель кучера, когда тот заболел.
– Да, я люблю лошадей, – признался Чезаре с улыбкой.
– И знаешь, почему я дам тебе эту лошадь, которая ест мое сено и зерно, но которую сам я ни разу еще не запрягал?
– Потому что вы наш приходский священник. И при этом добрый священник. Потому что вы любите нас.
Дон Оресте засмеялся и махнул рукой.
– Приходи за ней завтра пораньше. Прогулка будет для лошади полезна. И да хранит вас небо!
Глаза малышей переходили с дона Оресте на брата и обратно на дона Оресте, как у целлулоидных кукол. То, что они услышали, превосходило их самые радужные фантазии. Путешествие на лошади в Караваджо – об этом можно было только мечтать!
Глава 20
Джузеппина вся светилась радостью, и ей стоило немалых усилий скрыть это радостное волнение от предстоящей поездки за осторожной улыбкой и потупленным взором. Она чувствовала себя молодой дамой в этом черном перкалевом платье, когда-то принадлежавшем матери, которое теперь уже пришлось ей в самую пору. Платье облегало ее стройную фигуру, она сидела выпрямившись и опускала глаза перед встречными повозками и празднично одетыми людьми, которые улыбались, разглядывая ее. Дети прямо-таки светились радостью; они были свежие, опрятные и счастливые, как никогда. Даже при жизни родителей у них не было столь волнующего приключения: они на шарабане, запряженном бегущей быстрой рысью лошадью, везущей их к святилищу этим праздничным летним утром, – еще вчера такое показалось бы им сказкой. Джузеппина умыла и почистила ребятишек, которые даже не протестовали: чтобы испытать такое нежданное удовольствие, они были готовы на все.
Сам Чезаре в шляпе набекрень, в полосатой рубашке с белым воротничком и отцовских брюках, самых лучших, свадебных, опытной рукой держал поводья, мягко опустив их на блестящий круп лошади, но натягивая при виде автомобиля, когда приходилось замедлять ход или сворачивать на обочину дороги, чтобы пропустить это рычащее чудовище. За рулем автомобилей сидели люди в кепках, серых пыльниках и больших очках, делавших их похожими на пришельцев с других планет. Дети разражались радостными возгласами, махали руками, посылали приветы и бесновались, не обращая внимания на пыль, в то время как Джузеппина безуспешно призывала их к порядку. Чезаре молчал, поглощенный своими мыслями, но, как и его братья, остро ощущал эту радостную атмосферу праздника, яркого солнца и цветущего края. Крестьяне в больших соломенных шляпах, склонившись над золотом жнивья, вязали снопы, а дети, помогавшие им на поле, подбирали оставшиеся колоски. С восхищением глядели они на семейство Больдрани, катившее по дороге в прекрасном зеленом шарабане, который везла большая сильная лошадь.
Они выехали на рассвете и прибыли в Караваджо в разгар утра. Чезаре договорился с одним крестьянином, который за несколько монет оставил у себя лошадь с повозкой, предоставив ей тенистый навес, охапку сена и воду.
Сбившись в кучку, точно маленькая группка экскурсантов, Больдрани вышли на площадь, где уже толпилось немало паломников, где продавались с лотков памятные медальки, открытки и образки почитаемой здесь Мадонны в стеклянном шаре. Стоило его перевернуть, и голубая фигурка внутри покрывалась белым снегом. Джузеппине и детям это казалось истинным волшебством, верхом совершенства.
Здесь было много продавцов дынь, которыми славилось Караваджо: они двигались по площади с большими корзинами, нагруженными сладкими ароматными плодами. Тут был и продавец кофе в длинном белом фартуке; наклонившись, он ставил стакан на колено, чтобы наполнить его душистым напитком из медного кофейника. Карамельщик выставлял свой товар на деревянном подносе, подвешенном у него на шее. Множество ребятишек роилось вокруг, они поднимались на цыпочки и протягивали ему монету в пять чентезимо в обмен на кулечек разноцветных сахарных шариков.
– Отведи их в церковь, – сказал Чезаре старшей сестре. – Потом купи им чего-нибудь поесть. Увидимся здесь на площади около полудня.
– Хорошо, – кивнула Джузеппина. Она впервые оказалась в незнакомом месте с малышами и не ожидала, что Чезаре оставит ее одну, но, если он приказал, значит, так надо.
Над порталом большого старинного здания была надпись, высеченная в камне: КОЛЛЕГИЯ СВЯТОГО СЕРДЦА ИИСУСА. Фасад был не такой строгий, как Чезаре воображал себе, совсем не монастырский. Коллегия Святого Сердца Иисуса, основанная в середине восемнадцатого века как монашеская обитель для девушек из хороших семей, унаследовала в своей архитектуре все признаки той фривольной эпохи. Монахини Святого Сердца руководили здешней школой уже больше века и считали благословением неба, если им удавалось убедить какую-нибудь девушку отказаться от мирской жизни и принять обет. Тяга богатых и знатных девушек к монашеству, что всегда означало престиж и деньги для монастыря, нынче сильно поубавилась, и дела его были в упадке.
Чезаре остановился перед массивной дверью коллегии – рукоятка колокольчика из желтой латуни сверкала, как золотая. Он слегка потянул ее и услышал, как заскользила железная проволока, соединенная с далеким колокольчиком, который отозвался секунду спустя серебристым веселым перезвоном. Прошло с полминуты, пока пожилая монахиня успела перейти от привратницкой к двери. Окошечко открылось, и в нем показалось ее лицо.
– Славен господь! – произнес Чезаре единственную формулу, которой его научили при встречах со служителями церкви, и снял шляпу.
– Что тебе надо, юноша? – ответил ему надтреснутый старческий голос.
Ясно было, что, раз он пришел, значит, чего-то ему здесь надо, но не мог же он рассказывать историю своей жизни или делиться мыслями, которые терзали его, через окошечко.