Вихри Валгаллы - читать онлайн книгу. Автор: Василий Звягинцев cтр.№ 2

В бараке наряду с мужчинами содержались и женщины, пусть и в значительно меньшем количестве. Для них был отведен левый дальний угол с собственной парашей и подобием дощатого забора, преграждавшего путь «искателям приключений». Для охраны границы имелось нечто вроде отряда самообороны из вооруженных обломками досок дюжих, зверовидного облика баб, которые неизвестно что и обороняли — вполне возможно, свои собственные права на попавших под их власть более приличных женщин.

Оказавшиеся же случайно вне этой охраняемой зоны или вновь загоняемые в барак с очередным этапом женщины, не успевшие добежать до «заставы», почти независимо от внешности становились легкой добычей жаждущих развлечений обитателей этого странного мира, и из темноты то и дело доносились отчаянные крики, гогот, матерная ругань и прочие соответствующие происходящему на нарах и асфальтовом полу между ними звуки.

Бывало даже, что на нейтральной полосе вспыхивали ожесточенные и кровопролитные схватки между охотниками за живым товаром и злобными, нечесаными «брунгильдами» за право обладания какой-нибудь особенно привлекательной узницей.

Мне тогда все эти местные страсти были почти совершенно безразличны. Каждый живет и умирает в одиночку, так я считал. А вот в том, что именно мне выжить необходимо, я был уверен. И знал, что в состоянии сделать это. Такое знание было дано мне имманентно. А иногда даже казалось, что вот сейчас я вспомню (он вспомнит) название книги, в которой было описано именно вот это непосредственно со мной сейчас происходящее.

Но ничего не получалось, мысли расползались, как утренний туман под лучами поднявшегося над горизонтом солнца.

К примеру, я отчетливо понимал, что следует делать, когда открывались те или другие ворота, в них входили вооруженные винтовками и револьверами люди в кожаных куртках и длиннополых шинелях и начинали выкрикивать фамилии, заглядывая в толстые амбарные книги.

Своей фамилии я, конечно, не помнил, хотя и надеялся, что если она прозвучит, то я ее узнаю.

Откуда-то было известно, что те, которых вызывают, никогда больше не вернутся обратно, скорее всего их убьют совсем рядом с бараком, и я решил не откликаться, когда очередь дойдет до меня. Но потребность услышать свое имя была мучительно сильна, и я всегда пробирался к самым воротам в то время, когда все остальные арестованные инстинктивно старались держаться от них подальше.

Слишком уж плохо мне здесь не было. К физическим тяготам жизни в заключении я относился равнодушно, а ощутить истинное отчаяние от своей непонятной амнезии мешала та же самая амнезия плюс эмоциональная тупость.

Каким-то образом я знал, что успел стать в бараке личностью легендарной. Слишком отличался от других. Натурам примитивным я казался опасным в силу непонятности своего поведения, а более развитым и образованным — либо сумасшедшим, либо разыгрывающим какой-то тщательно продуманный сценарий.

Однажды, проходя мимо ограждения женской секции барака, я увидел на одной из верхних вагонок лицо, показавшееся странно знакомым. Тем более что и молодая эта дама, очевидно, красивая, несмотря на грязные разводы на щеках (или просто свет так падал) и низко надвинутый на брови платок, смотрела на меня неотрывным пронзительным взглядом.

В тоскливом свете сползающего к закату дождливого, туманного дня, едва пробивающемся вдобавок сквозь грязные стекла забранных решетками окон под потолком, мне показалось, что она делает мне какие-то знаки руками и мимикой лица пытается что-то сказать. Заинтересовавшись, я хотел подойти поближе, спросить, что ей нужно. Однако толстая баба с бульдожьим лицом направила мне в грудь длинную палку с торчащим из нее кованым ржавым гвоздем, прошипев что-то матерно-угрожающее. Я пожал плечами и отвернулся. И тут же забыл о привлекшей внимание женщине. Мало ли о чем я забывал каждую минуту и каждый час! Хотя, когда я уже уходил, в мозгу вдруг отозвалось эхом странное слово, непонятное и одновременно знакомое. Может быть, так она позвала меня?

Вновь я увидел эту же женщину на следующий день или неделей позже. Время для меня тогда не имело систематической протяженности. Иногда оно отмерялось кормежками — вдруг открывались ворота, люди, похожие на прочих обитателей барака, вкатывали тачку с корзинами грязной, ломаной, начинающей протухать селедки или немытой полусырой картошки, а бывало, что и плесневелый ячменно-гороховый хлеб выдавали по какой-то непонятной схеме. Узники становились в очередь, получали еду, потом ее делили. Мне тоже доставалось — человек, каждый раз новый, дергал за рукав, совал в руку кусок чего-то, что можно было есть, я жевал, не ощущая вкуса, и забывал об этом до следующего раза.

Были здесь и другие люди — их не интересовали жалкие подачки охранников. Сидя на нарах, они играли в карты, нарочито громко хохотали и разговаривали, пили спирт и самогон, рвали руками караваи белого хлеба, ломали круги домашней колбасы, запихивали в волосатые рты крутые яйца. Громко рыгали после еды. Места, в которых они обитали, освещались собственными коптилками или толстыми церковными свечами, потому что карточная игра, происходившая здесь непрерывно, требовала яркого света. Иногда я останавливался возле них, смотрел в упор, пытаясь понять, почему так…

Интересно, что меня не прогоняли. Или старательно делали вид, что не замечают, или спрашивали:

— Ну, генерал, жрать хочешь?

Я не знал, что такое генерал, вернее, знал, но с собой не соотносил, потому что именем это слово не являлось, а на вторую часть вопроса не отвечал, подчиняясь не зависящему от моей воли внутреннему импульсу. Но если отвратительного вида существо протягивало мне кусок колбасы, а то и жестяную кружку с дурно пахнущей хмельной жидкостью, я не отказывался. Выпивал, закусывал, коротко кивал, благодаря, и вновь уходил в свое бесконечное путешествие по улицам и переулкам таинственного барака.

…Однажды, обернувшись, увидел, что рядом семенит бородатый человечек в пенсне, вместе с мятой шляпой едва достающий мне до плеча. И мы с ним оживленно обсуждаем диалог Платона «Пир».

— Здесь вы не совсем правильно толкуете мысль Сократа, господин генерал, — сказал собеседник.

— Да, кстати, я давно хотел спросить, почему вы называете меня генералом?

— Ну как же, все вас так называют. И шинель ваша… По возрасту вы, наверное, скорее должны бы быть капитаном или подполковником, а то и прапорщиком запаса. Кадровые офицеры в философии куда меньше сведущи, однако чего в гражданских войнах не бывает…

— Гражданская война, вы сказали? — Я наморщил лоб, соображая. — Это какая же? Какую войну вообще можно считать гражданской? Восстание Пугачева так ведь не называлось?

Мой спутник нахохлился, помолчал, выгребая из кармана смешанные со всяким мусором табачные крошки. Подул на ладонь, чтобы как-то их очистить, удивительно ловко для человека его внешности свернул козью ножку. Пыхнул дымом.

— Хотите затянуться?

Я поморщился, ощутив испускаемый самокруткой мерзкий запах.

— Благодарю. Я больше люблю сигары.