– Да ладно тебе!.. – Он странно запыхтел, и я поняла – смеется. – Ты-то знаешь, чего я боюсь.
Ну, да. Я знала, что Гарька боится пауков. Всегда боялся. Но это была тайна.
– Светка, тебе я скажу. Тебе – могу. Мне страшно. Но – не умирать, это-то как раз не шибко страшно, под укольчиком – даже весело. Мне страшно не быть. Я понять не могу, как это – меня нет. Горы стоят, ребята собираются в экспедицию, а меня – нет. Пацаны мои придут на секцию – а нет меня… Ты вот захочешь поболтать, а меня – нет. Я уже умер фактически…
– Эй! Ну, это ты поспешил! Ты тут, и я – тут. И поболтать мы можем. И я скажу тебе что-то страшно секретное – никуда ты не денешься. Будешь за нами приглядывать оттуда. За ребятами своими, за пацанами. За мной можешь тоже, если не лень.
Врать ему я не могла. Не имела права. Мы никогда друг другу не врали, за всю жизнь – ни разу. Он умирал и знал это. Он умирал, и я это знала. Проклятый рак сожрал моего единственного друга!
– Полагаешь, это возможно? – спросил Гарик неожиданно серьезно, и столько тайной надежды было в его голосе, столько отчаянного желания, что мое сердце едва не разорвалось.
– Уверена. Там точно что-то есть.
Он почувствовал, что я верю в то, что говорю, но понял это по-своему. Выдохнул с облегчением. А я внутренне сжалась от ужаса.
«Там точно что-то есть!»
Воздух сгустился, дунуло холодком от двери. Закружилась голова. Я вдруг услышала чьи-то стоны, хрипы, топот ног. Не здесь, не рядом, но в разных концах здания одновременно. И там, где стонали и хрипели, бурлил потревоженный воздушный кисель, уплотнялся, сжимался вокруг хищных бесплотных теней, поджидающих свою добычу…
Как я не грохнулась в обморок, не знаю. К реальности меня вернул Гарик, слабо трясущий мою похолодевшую и взмокшую ладонь.
– Что случилось?
Он даже немного повысил голос, что далось ему нелегко, судя по одышке.
– Прости, душно… Голова закружилась.
Так я солгала ему в первый раз в жизни. Солгала, всей кожей ощущая, как шевелится в углу палаты под самым потолком холодное нечто и ждет, ждет, ждет… Решение пришло сразу: Гарика я ему не отдам! Не знаю как, но – не отдам!
– Гарь, а ты крещеный? – ужасаясь самой себе, спросила я.
Никогда мы вопросов веры не затрагивали.
– Не. Да и не поможет это, Свет. Для такого нужно верить, а у меня не получается.
Я уже ругала себя последними словами. Кто бы Гарьку крестил? Отец-забулдыга? Воспитатели в интернате? Это меня мама после занятий домой возила, а Гарька там жил… Да и что толку от того, что я крещеная? От того, что надеюсь, что Бог существует? Если и так, он все делает по своему плану.
Мысли бестолково метались в голове, подгоняемые страхом и горем.
– Гарь, я отойду ненадолго? Скоро вернусь, ладно?
– Ага, – быстро согласился он. – Я подремлю пока. Тепло тут… Чуешь, какое солнце?
Я чуяла. Весна буйствовала за окном, неприлично выпячивая напоказ все свои прелести: птичий гомон, запах юной травы и клейких листочков, обжигающе-праздничный жар вернувшегося после зимы солнца… Словно нарочно, как будто дразнила: «Жизнь продолжается! Я – жизнь!» Здесь же царствовала смерть. Милосердная, обезболенная, но от этого не менее страшная.
– Уходите? – женщина-дежурная не сидела за своей стойкой, дожидалась меня за дверью.
– Нет, мне нужно позвонить, отпустить водителя. Скажите, а я могу здесь остаться? С ним? Ведь ночью еще страшнее одному…
– Не уверена. Свободное место в палате есть, но, если привезут еще кого-то, вам придется ночевать на стуле. Да и зачем? Ему на ночь капельницу поставят, он спать будет. А утром приезжайте, если…
– Вот именно! – перебила я ее, не давая сказать то, чего не хотела слышать. – Если! Я заплачу, сколько нужно заплачу! Пожалуйста!
Она не ожидала такого напора. Когда я вцепилась в ее руку – полную, мягкую, теплую, немолодую, женщина вздрогнула так, что колыхнулось все ее крупное тело.
– Пожалуйста! У него никого нет! Я прошу вас!..
– Ну, уж и никого, – проворчала она, мягко выкручивая кисть из моей хватки. – Друг его сюда привез и потом приезжал, все оплатил. Солидный такой, не слепой.
– Хорошо, но сейчас-то он один! Поймите, я должна! Я не знала ничего, он скрывал…
– Ох, не знаю я. Идите к заведующей. В смысле, – запнулась она, – я позвоню, вас проводят.
Пока я дожидалась провожатых, успела отпустить Павла, пообещав, что вызову, когда соберусь обратно. Позвонила маме и чуть не расплакалась сама, услышав, как она зарыдала. Мама любила Гарьку. Даже думала когда-то, что мы поженимся… Взяв с нее слово не приезжать до завтра, я прервала разговор. Где-то работал телевизор, журчала вода, кто-то негромко говорил в одной из палат, но я больше не чувствовала покоя и цветочного уюта – это место пахло ужасом. Смертью.
«Светка, что происходит? Почему за неделю так сильно изменилась твоя жизнь? Почему теперь вокруг все умирают? Га-а-арька!»
Слезы, такие редкие у меня, покатились по щекам. Дыхание перехватило, горло сдавил спазм. Хотелось орать и лупить кулаками в стену.
– Простите?
Моего плеча коснулась чья-то рука. Я так утонула в горе, что даже не услышала, как ко мне подошли!
– Это вы хотели встретиться с Ириной Ивановной? Она у себя в кабинете. Это на втором этаже.
Не знаю, что так повлияло на заведующую, моя зареванная физиономия или наличие в палате незанятой койки, но она согласилась неожиданно быстро. Думаю, зареванных лиц она повидала немало. Какое мужество нужно иметь, чтобы работать в таком месте и сохранять доброжелательное спокойствие? Мне даже кресло принесли и поставили возле Гарькиной кровати. Он спал. Я прошлась по периметру, ощупывая стены, наведалась в туалет и села рядышком, склонившись над своим другом.
«Медведище! Ну, не умирай!»
Но он едва дышал, прерывисто и трудно. Мерзкое нечто изредка пошевеливалось в своем углу, не приближаясь, но я чувствовала – оно меня видит. Осязает. И еще я чувствовала, что не нравлюсь ему. Как? Да не знаю как! Их было несколько, рассеянных по зданию, и никакие стены не мешали мне заметить всех до одного. Они ждали.
Позвоночник царапало ознобом от их присутствия. Я повернула голову и прошипела сквозь зубы:
– Не отдам!
Бесплотное существо дернулось, ток воздуха – или не воздуха… ну, как это объяснишь? – волной добежал до моего кресла.
– Уходи, не жди!
Оно снова дернулось и замерло.
Наверное, я сошла с ума. Мне мерещилась нечисть, которую невозможно увидеть или потрогать, но в тот момент я была совершенно уверена, что она меня поняла. И я поняла тоже. Поняла, что она никуда не уйдет. И еще одну страшную вещь – до утра Гарька не дотянет, как и те четверо несчастных в других палатах.