Попаданец прикусил губу: не в первый раз с размаху вляпывается в события только потому, что считает предков заведомо глупее потомков. Пусть даже не глупее, а менее знающими, менее подготовленными… не суть. Сидит в нём червячок снисходительного отношения к предкам, себе-то чего врать.
Сталкиваясь с кем-то из предков, каждый раз рассматривал – достоин ли тот общения на равных? И пока не столкнулся лично, и не убедился в этом, равными он никого не считал. Даже переписываясь с Марксом и прочими гигантами мысли
[42] девятнадцатого века, сложно отделаться от подобного отношения.
Александр может обладать огромным количеством недостатков, но все они перекрываются административными возможностями самодержца. Не знаешь что-то сам? Напряги государственный аппарат, найди нужных людей. Не стоит забывать и о придворном воспитании, когда с детства учатся интриговать, читать лица и разбираться в хитросплетениях политики.
Встав с кровати, зажёг свечи и достал записную книжку с пометками. Простенькая, но действенная шифровка с сокращениями и жаргонизмами, понятными только ему.
– Всё на месте, – пробормотал он, – как разговаривать с императором, на что обращать внимание. Выжимки от посольских на месте, результат мозгового штурма с Патриком и Кейси тоже. Так почему не следую своим же планам, причём спотыкаюсь на одном и том же – на отношениях с людьми. Забываю? Хоть крестик ставь, только ведь опять забуду. Или…
Чуть поколебавшись, открыл аптечку и достал упаковку со стерильным бинтом, и острейший тычковый кинжал из ножен на ремне. Примерившись, сделал на указательном пальце левой руке два глубоких надреза и тут же замотал бинтом.
– Крестик есть, – хмыкнул Алекс, глядя на палец с проступившей на повязке кровью, – надеюсь, в мозгах тоже проявится.
* * *
– Мелочь, – отмахнулся Фокадан утром от расспросов дочери и ближников, завидевших повязку, – полез впотьмах рыться в саквояже, зацепился неудачно. Келли, ты встречу подготовил?
– Да, сэр, – откликнулся секретарь, – в первый же день оповестил ирландскую общину, что вы намереваетесь встретиться с желающими после аудиенции у императора.
– Пап, – Дочка тронула его за рукав, – почему заранее и почему после аудиенции? Почему не сразу?
– Не сразу? Гм… кельтская община в России делится на Ласси и О,Рурков
[43], и на обычных мастеровых. Для последних я несомненный вождь – как один из капитанов ИРА и человек, занимающийся беднотой. Для графов О,Рурк и графов Ласси всё сложней. Не придти они не могут, иначе противопоставят себя ирландской общине – вроде как признают, что они не ирландцы, что им чужда судьба Ирландии.
– А придти – значит хоть немного, но признать тебя вождём, так?
– Не меня, тут скорее обещание встать в строй ИРА, помочь общине.
– Они не помогают? – Удивилась Кэйтлин.
– Хм… они в первую очередь дворяне, а уже потом – ирландцы, – презрительно сказал отец, – да и то… скорее формально. Помогают ровно настолько, чтобы не потерять связи. Пусть ирландцы в большинстве своём бедняки, но и от них может быть польза.
– Ага… а на фоне ИРА они будут выглядеть, как ты любишь говорить – бледно?
– Да. Чтобы не потерять лицо, они должны либо влиться в ряды ИРА, либо бухнуть в нашу казну существенные суммы. Вливаться они хотят только на главенствующие позиции, а пускать их туда никто не собирается – заслуг нет. И денег жалко…
– Сходу ссориться не стали, – добавил Келли, – решили им дать возможность сохранить лицо. Ласси и О,Рурки ныне все поголовно разъехались по важным делам и командировкам.
Глава 6
В Москву прибыли в середине сентября, заняв трёхэтажный особнячок на Мясницкой улице. Первый этаж заняли консульские службы, на втором расположились ближники, ну а на третьем разместился Фокадан с дочерью.
Потратив два дня на распаковку вещей, отдых и заказы недостающих предметов обстановки, Алекс отправился на беседу с директором Немецкой Женской гимназии, фрау Штайнмайер. Письмо с просьбой о зачислении Кэйтлин отправлено ещё из Петербурга, но требовалось обговорить детали.
Двухэтажный корпус гимназии окружало несколько флигелей
[44], где жили пансионеры
[45], учителя и прислуга. Сзади имелся небольшой скверик, заставивший попаданца поморщится – пространство для детских игр явно не предусмотрено, вечная беда большинства учебных заведений девятнадцатого века.
Почему-то предполагалось, что воспитанные дети в свободное время должны чинно прохаживаться под неусыпным взором учителей. Двигаться же хоть как-то энергично полагалось лишь на уроках гимнастики и танцев. – Может, ну её, эту гимназию? – Уныло поинтересовалась дочка, без особого восторга обозревая деревья и кустарники, постриженные под геометрические фигуры, да строгие линии дорожек из брусчатки, – дома буду заниматься, как раньше?
– Нужно же тебе подружками обзаводится? – С деланным оптимизмом ответил отец, – да и манеры лишними не будут.
– Ну их! – Повела дочка носиком, – Женевьева научит!
– Женевьева, при всём к ней уважении, прислуга, тем паче из глубокой провинции.
Девочка только вздохнула и взяла отца за руку, поднимаясь по лестнице. Сдав дочку директору, решившей лично проэкзаменовать будущую ученицу, Алекс в сопровождении надзирательницы
[46], устроил экскурсию по гимназии.
Вопреки церберской должности, миловидная дама чуть за тридцать, оказалась приятным собеседником с отменным чувством юмора. Экскурсия как-то незаметно перешла во
– Я в некотором замешательстве, – высказалась директор, женщина под пятьдесят с несколько лошадиным лицом, но умными и какими-то тёплыми глазами, – очень неравномерное образование. Языки ребёнок знает хорошо, хотя конечно, акценты довольно специфические, особенно французский.
– Креольский диалект, – проинформировала Кэйтлин, – дома многие на нём говорят, а он очень прилипчив. Даже парижане начинают говорить почти так же, прожив у нас несколько лет.