— Не надо так, Мерседес. Скажи мне.
В горле у нее застрял комок слез. Она не могла из-за этого вымолвить ни слова.
Колин понял ее молчание как отказ, а пристальный взгляд сухих, без слезинки, глаз воспринял как вызов. Он тихо выругался.
— Тебя нужно обязательно припереть к стенке? — спросил он. — Я видел, как ты достала гроссбух и что произошло потом.
Мерседес отвернула лицо. Она не смогла сдержать тихий, безнадежный стон отчаяния.
— Теперь тебе легче признаться в том, что ты сделала? — спросил он.
Он отпустил ее руки и, вытянувшись рядом с ней, легко взял в ладони голову и нежным движением повернул ее лицом к себе. Большим пальцем обвел линию ее нижней губы. Ее шелковые волосы коснулись его рук, как тончайшая паутина.
Голос Колина был спокойный и немного хрипловатый.
— Единственное, что изменилось: теперь ты знаешь, что я знаю.
Она прикусила нижнюю губу. Он закрыл ее рот своим. Поцеловал ее раз… два. Потом еще, более глубоко, пытаясь добиться того отклика, которым она уже одарила его однажды. Ее губы стали мягкими и раскрылись. Она тронула кончик его языка своим, прежде чем он успел его убрать.
— Мерседес!
Он спокойно произнес ее имя, ничего не добавив. Но она уже знала, чего он от нее ждет, независимо от того, спросил он или нет.
— Две тысячи фунтов, — ответила она. Она пристально смотрела на него, ожидая, что сейчас он замрет от изумления, возмутится или выругается. Но ничего подобного не произошло. Колин даже не шелохнулся.
— Очень хорошо, — сказал он.
Он отпустил ее, сёл и передвинулся на край постели. Встав, он нагнулся, поднял из-под кровати оба листа бумаги и отнес их на письменный стол. Потом поднял крышку секретера, достал гроссбух и записал на копии счета сумму в две тысячи фунтов.
— На кого мне выписывать счет? На тебя? — спросил он.
Мерседес села. Она подняла бретельки ночной рубашки, чтобы прикрыть грудь, но ей показалось этого мало. Дотянувшись до края покрывала, она натянула его на себя.
— На Эшбрука и Дикинза.
Колин сделал запись и закрыл гроссбух. Потом убрал книгу и скомканное письмо. Окунув перо в чернила, он аккуратно расправил на столе бланк банковского чека с водяными знаками. Его рука быстро двигалась по бумаге, почерк у него был тяжелый и твердый, без завитков и других украшений.
— И кто эти господа?
Он выжидательно посмотрел на нее, оторвав перо от бумаги.
Мерседес вспомнила, что говорил ей дядя, но Колину нельзя было говорить, что они купцы. Какой товар она сможет показать ему на сумму в две тысячи фунтов?
— Они поверенные, — сказала она.
Это был более безопасный ответ, потому что ей ничего не нужно было потом предъявлять. А дела с любым поверенным обычно кончались кучей бумажек, заполненных писаниной на совершенно особом, труднодоступном языке законников.
Колин кивнул и продолжал писать.
— А адрес их конторы?
Мерседес дала ему адрес дядиного дома в Лондоне. Она смотрела, как Колин записывает все это вранье в чек, и ощущала противную тошноту под ложечкой.
Он поставил свою подпись несколькими скупыми движениями и отложил перо. Потом еще раз посмотрел на чек и повернулся к Мерседес.
— Ты хочешь посмотреть на него? — спросил он. Она покачала головой.
— Я доверяю вам, — сказала она. Мерседес опустила голову, заметив на его губах сдержанную насмешливую улыбку.
— Если бы я мог сказать то же самое о вас!
Ее поразил тон, которым это было сказано, — не презрительный, а скорее покорный, даже печальный. Она взглянула на него, но его темные глаза были непроницаемы, и она решила, что просто ошиблась, не так ис-толковала его тон.
Мерседес пододвинулась к краю кровати.
— Я, пожалуй, пойду, — сказала она спокойно.
— Нет.
Колин снял пиджак и повесил его на спинку стула.
— Нет?
Расстегивая жилет, он направился к кровати. И только подойдя к Мерседес вплотную, остановился. Она подняла на него глаза.
— Вы могли бы попросить у меня денег, — сказал он. — Не знаю, что бы я вам ответил, но вы могли бы меня попросить. Вы не сделали этого. Вместо этого вы решили украсть их у меня.
Ей нечего было ответить. Совершить это действие ей помешал именно Колин. Она еще крепче вцепилась в покрывало, так что косточки на пальцах побелели.
Он поднял руку и коснулся ее лица. Пальцы его осторожно погладили бледную щеку Мерседес.
— Вы принесли себя в жертву, чтобы скрыть свой обман?
Мерседес хотела было отвести глаза в сторону, но взгляд Колина прямо гипнотизировал ее.
— Вы были готовы лечь со мной в постель, чтобы скрыть свое преступление?
Он замолчал. Его пальцы медленно соскользнули с ее лица и зарылись в волосах цвета темного шоколада.
— Я готов закрыть глаза на ваше преступление, пока вы будете делить со мной постель.
Она не отшатнулась от его прикосновения. Его пальцы так мягко прикасались к ее шее. И ей хотелось повернуться и подставить щеку его ладони. Она заговорила, и голос ее был серьезен, а серые глаза смотрели пристально.
— Тогда я стану для вас просто шлюхой?
— Шлюху берут на одну ночь, — сказал Колин. — Две тысячи фунтов — очень большие деньги. За такую сумму вы станете моей содержанкой.
Мерседес почувствовала легкую дрожь. Причиной этому могли быть его слова. Но скорее всего в этом был повинен его палец, медленно обрисовывающий линию ее щеки.
— Я не…
Он слегка отступил в сторону, чтобы она увидела письменный стол и лежащий на нем чек. Он проследил, как ее глаза посмотрели в этом направлении. Слова больше не требовались. Угроза, сказанная вслух, была бы слишком жестокой.
Мерседес опять посмотрела на Колина. Потом попыталась что-то сказать, но голоса не было.
Он сел рядом с ней на край постели. Покрывало, которое она так крепко держала, медленно опустилось вниз. Он взял в руки ее лицо и заставил снова посмотреть на себя. Под пальцами на висках он чувствовал биение ее пульса. Он наклонил голову и легко поцеловал ее, чувствуя тепло ее полураскрытых губ.
— Сказать вам, что на самом деле изменилось? — прошептал он, касаясь губами ее рта.
Мерседес не была уверена, что хочет это знать. Его руки медленно и осторожно уложили ее на постель, и она почувствовала, что стала почти невесомой. У нее возникло ощущение отстраненности: будто бы все, что происходило сейчас, было не с ней, а с кем-то другим, а она лишь наблюдала, как его рот приближается к ее рту и как его пальцы спускают бретели ее ночной рубашки.